"Владимир Николаевич Балязин. За светом идущий [И] (детск.)" - читать интересную книгу автора

Отрепьевым, и бывает, что царь умирает в чужеземной тюрьме, как случилось
это с Василием Шуйским. Наверное, и вправду бог играет людьми и возносит
того, кого возлюбит, и низвергает того, на кого разгневается.
Только как разгадать волю его?
Меж тем храм заполнился молящимися. Замерцали свечи возле алтаря, у
образов, в руках людей, стоящих тесно и плотно. И, увидев плывущие над полом
огоньки, Тимоша вспомнил вычитанные где-то слова: "А как увидишь в храме
сонм горящих свечей - знай: светят тебе души мучеников, и невинно убиенных,
и скорбящих, что еще живут возле тебя, и недужных, и голодных. И подумай,
сколь много их, и дай каждому, что можешь".
И тут запел хор, и владыка со священниками и дьяконами вышел из царских
врат в светлой, усыпанной каменьями митре, в парчовом, тканном серебром и
золотом облачении, встал перед иконостасом, сурово сдвинув брови и крепко
уставив в пол высокий архипастырский посох.
И начался обряд анафемствования - великого церковного отлучения, самою
страшного наказания, измышленного святыми отцами не для живых, но для
мертвых. Даже если анафеме предавался живой еще человек, то для православной
церкви он был уже мертв, ибо церковь отказывалась молиться за души преданных
анафеме, навсегда извергая их из сонма православных.
И в самом конце протодьякон проклял и отлучил от церкви главного
бунтовщика - Гришку Отрепьева.
- Да истребится на земле память о нем! - взревел протодьякон и, усилив
мощь голоса до предела, прорычал: - И да буде проклят и отлучен многократ и
после смерти не прощен, и да не примет земля тела его, и да горит в геенне
огненной день и ночь, и будет мучен вечно! Анафема!
- Анафема! - не ангельскими голосами, а как будто пропела труба
Страшного суда, - глухо и грозно откликнулся хор. И когда замерли его
последние раскаты, протодьякон повернул фитилем вниз горящую свечу, и она
погасла, источая смрад.
- И сугубо - анафема! - провозгласил протодьякон еще раз - и заплакали,
запричитали старухи и женки.
- И трижды - анафема! - вновь прорычал протодьякон - и в ужасе пали на
колени мужи и старцы.
А Тимоша стоял, и всплывали в памяти его слова, прочитанные в книге: "А
иные, некие, говорят, что был он, расстрига Отрепьев Гришка, до холопов и
простых хрестьян ласков и хотел волю им дати, да, говорят, встали супротив
него бояра, да князья, да помещики - и тово расстригу жизни лишили".
И когда на рев протодьякона вновь откликнулся владычный хор, Тимоша
смятенно огляделся вокруг и пошел из храма - каменного, тяжелого, тесного -
под небо, под звезды, в белые снега, на лунный свет.


* * *

За месяц Тимоша прочитал все, что относилось к великой замятне,
окончившейся за шесть лет до его рождения. Он узнал о Лжедимитрии и жене
его, Марине Мнишек; о другом Лжедимитрии, о несчастном сыне Марины -
двухлетнем "воренке", повешенном московскими палачами. Он узнал о
крестьянских вождях Иване Исаевиче Болотникове и Хлопке, о спасших Москву
нижегородском мяснике Кузьме Минине и князе Димитрии Пожарском. О