"Владимир Николаевич Балязин. За светом идущий [И] (детск.)" - читать интересную книгу автора

Обоз уходил вдаль. Затихал скрип колес, топот коней, голоса возчиков.
Когда почти ничего уже не было слышно и нельзя было различить телегу Кости
среди других телег, Тимоша повернулся и со щемящим тоскою сердцем, не
оглядываясь более, побрел в город.


* * *

И покатились один за другим дни Тимофея Анкудинова, стрелецкого сына,
пищика воеводской избы. Остались позади босоногие сверстники, ясные зори,
тихие ночи, рыбацкие костерки на берегах, неторные тропы темных лесов,
ласковые губы жеребят в ночном, терпкие запахи трав, блеклая краса северных
цветов. На смену этому пришло другое: хитрые, жадные государевы служилые
люди - воевода, подьячие, писцы, старосты, сотские, - начальные власти,
началие. Все они вопреки поговорке: "Началие принять - богу и людям ответ
давать" - никому и ни в чем ответа не давали, кроме еще более высоких
начальников, да и тех обманывали без зазрения совести, на что, впрочем,
вышние власти смотрели сквозь пальцы, лишь бы подношения шли исправно.
И видел Тимоша, что всякий начальничишка более слабого человека
завсегда норовил обидеть, однако же смягчался, ежели получал мзду.
А главным занятием всего вологодского началия, кроме отписок в Москву,
были судебные тяжбы да многие поборы. Брали все: уток, гусей, масло,
говядину, чаши, кувшины, осетров, сигов, седла, сбрую, сукна, холсты; брали
сани, телеги, жеребят, поросят, но охотнее всего - деньги. И вопреки еще
одной поговорке: "Начальник - за всех печальник" - печалились только о себе
самих да о собственных своих чадах с домочадцами.
А что касается воеводского суда, то Тимоша каждый день убеждался, что
нет человека, который бы суда не боялся. "В суд ногой - в карман рукой",
"Где суд - там и неправда", "В земле черви, в воде черти, в лесу сучки, в
суде крючки - куда уйти?" - говаривали самые бесстрашные из приходящих и
приводимых в воеводскую избу, и Тимоша знал - истинную правду говорили они.
С приказными он не сошелся. От сверстников, что один за другим шли по
стезе отцов, становясь плотниками, гончарами, конюхами, кузнецами,
приказчиками, отстал. И остались у него мать да книги.
Вечером, когда в поставце угасала лучина, Тимоша, лежа на лавке, тихо
рассказывал матери о прожитом дне, а мать слушала молча и только в самых
трудных местах шептала: "Спаси, господи, и помилуй".
Так шли недели и месяцы. Отшелестела палым листом и крыльями улетавших
птиц осень. Пришла зима - белая, студеная, долгая. В феврале начались
метели. Ночи были беззвездными. На великий пост закрыли и государев кабак -
царево кружало. Питухи бездельно засели по избам. Тишина, лень и скука толще
снега укутали Вологду.
В воеводской избе одни только тараканы бегали живо, как ни в чем не
бывало. Подьячий же и письменные люди и жалобщики от долгого поста двигались
медленно, говорили тихо, дела не делали вовсе.
В первую неделю поста вернулись из Москвы приказчики, что водили летом
обоз купца Кондрата Акишева. Один из них привез Тимоше письмо от Кости.
Костя писал, что устроился в государев Конюшенный приказ, хвалился
развеселым и безбедным житьем в шумном, пьяном и тароватом граде Москве, а в
конце звал Тимошу ехать к себе, уверяя, что не будут они вдвоем знать в