"Владимир Николаевич Балязин. За светом идущий [И] (детск.)" - читать интересную книгу автора

понял: ежедень приходилось ему и в съезжую избу беглых холопов водить, где,
допросив, били их батожьем или даже плетью, и тюремных сидельцев, забитых в
колодки, по базару за милостыней водить, и на правеж татей и лиходеев едва
не каждый понедельник ставить. На глазах у Луки столько народа было бито,
драно, мучено, пытано, что никак он не мог взять в толк Тимошину обиду,
однако слово за него замолвить обещал.
Затем Тимоша пошел к Евдокиму.
- С чем пожаловал? - спросил Евдоким и тут же с явной издевкой добавил:
- Али за порчу жеребенка деньги принес?
- О жеребенке особь разговор, - буркнул Тимоша. - Я к тебе пришел от
Кости. И говорю тебе верно: если ты его бить не перестанешь, уйдет он, а
куда, то тебе знать не надобно.
От такой дерзости Евдоким лишился речи.
- Ах ты пащенок! Ах сопливец! Это как ты со старейшим себя
разговариваешь! Да я и с него и с тебя по три шкуры спущу, ежели кого из вас
в избе у себя увижу!
И Евдоким грозно на Тимошу двинулся, но тот, схватив стоявшую рядом
железную кочергу, отступил на шаг и, ощерившись злобно - ни дать ни взять
разноглазый волчонок, - прерывающимся от страха и окончательной решимости
голосом сказал:
- Не подходи, зашибу!
Евдоким вдруг отступил к лавке и громко захохотал:
- Ты погляди, каков Васька Буслаев из сопливца возрос! - И, перестав
смеяться, проговорил: - Я тебя, Тимофей, вместе с кочергой три раза узлом
завяжу, да не в том дело. Ты мне никто. А явится Костка, быть ему биту. А не
явится - пусть идет на свой хлеб. То слово мое последнее.


* * *

Костя, узнав о разговоре Тимоши с отцом, твердо решил домой не
возвращаться. Подумав, что делать дальше, он пошел к брату матери, Ивану
Бычкову, что жил в Обуховской слободе и слыл среди вологодских плотников
первым умельцем.
Неделю назад Иван кончил работу - долгую и, как ему поначалу казалось,
денежную: по заказу владыки он сладил деревянные часы - куранты, в которых
железной была лишь одна аглицкая кружина, и те часы поставил на колокольне
Софийского собора. Затем Иван срубил к часам указное колесо с цифирью и все
это уставил в шатер. От механизма часов к одному из колоколов Иван протянул
длинную рукоять с молотом на конце, и тот молот каждый час бил по колоколу,
извещая вологжан о беге быстротечного времени, а более того призывая к
утрене, литургии и вечерне, кои исправно и точно можно было отныне служить в
первый, шестой и девятый часы после восхода солнца.
А то как было до того в Вологде? Поглядит звонарь на солнце и,
перекрестясь, ударит в колокола. А если небо в тучах либо звонарь пьян? То
дивятся на неурочный звон гражане, а многие и пугаются: вдруг татарове или
же литва подступают к Вологде и не есть ли тот звон - набат?
Поначалу весьма многие вологжане дивились первому в городе часозвону,
особливо же поражены были этим иноземные купцы, обретавшиеся о ту пору в
городе. Один из купцов предложил владыке за часы пятьдесят рублей, но