"Оноре де Бальзак. Прославленный Годиссар" - читать интересную книгу автора

всюду он был тем, кем ему полагалось быть, оставляя Годиссара за порогом и
вновь воплощаясь в него при выходе.
До 1830 года прославленный Годиссар был верен галантерее.
Предназначенные для удовлетворения большинства человеческих прихотей,
разнообразные отрасли этой торговли дали ему возможность наблюдать извилины
человеческого сердца, обучили тайнам завлекающего красноречья, способам
развязывать шнурки самой тугой мошны, указали, как пробудить капризы женщин,
мужей, детей, служанок и уговорить их осуществить свои причуды. Никто лучше
его не владел искусством поманить торговцев выгодной сделкой и уйти -как раз
тогда, когда их аппетит достиг своей высшей точки. Исполненный благодарности
к шляпному делу, он утверждал, что, обслуживая голову снаружи, он научился
понимать то, что происходит внутри головы, он привык "околпачивать" людей,
"садиться им па голову" и т. д. Его шутки о шляпах были неистощимы. Так не
менее после августа и октября 1830 года он оставил шляпное дело и
галантерею, расстался с комиссиями по торговле предметами зримыми,
сделанными руками человека, ради того, чтобы кинуться в самые возвышенные
сферы парижской спекуляции. Он отказался от материи ради мысли,- говаривал
он,- от фабричных изделий - ради бесконечно более чистых продуктов ума. Это
требует пояснения.
Известно, что переворот 1830 года возродил многие прежние идеи, которые
ловкие дельцы попытались обновить. Говоря языком коммерческим, после 1830
года идеи превратились в ценности, и, как сказал некий писатель, достаточно
разумный для того, чтобы ничего не печатать, нынче больше воруют идей,
нежели носовых платков. Быть может, мы еще увидим биржу идей, но уже и
сейчас идеихорошие или плохие - котируются, подхватываются, ввозятся и
вывозятся, продаются, реализуются и приносят доход. За неимением на рынке
идей дельцы стараются пустить в ход слова, придав им видимость идей, и живут
этими словами, словно птички просяными зернышками.
Не смейтесь! В стране, где ярлык, наклеенный на мешке, прельщает
сильнее, нежели его содержимое, слово равноценно идее. Разве мы не
наблюдаем, как издательства наживаются на слове "живописный", после того как
литература убила слово "фантастический"? Вот почему казна почуяла
возможность ввести налог на интеллект; она отлично сумела измерить
плодоносное поле объявлений, зарегистрировать проспекты и взвесить мысль на
улице Мира, в палате гербовых сборов. Превратившись в источник дохода,
интеллект и его продукты, естественно, должны были подчиниться законам
фабричного производства. И вот идеи, зачатые после попойки в мозгу
какого-нибудь из тех на первый взгляд праздных парижан, которые, осушая
бутылку или разрезая рябчика, дают моральные сраженья,- эти идеи на
следующий же день после их интеллектуального рожденья были предоставлены
коммивояжерам с поручением искусно преподнести urbi et orbi {Городу и миру
(лат.). Применяется как поговорка в значении "веем и вся".}, в Париже и в
провинции, объявления и проспекты, на приманку которых, как на поджаренное
сало, попадается в мышеловку, расставленную торговой конторой,
провинциальная крыса, в просторечии именуемая то абонентом, то акционером,
то корреспондентом, иногда подписчиком или патроном, но всегда и всюду
дураком.
- Ну и дурак же я! - восклицал не один несчастный собственник,
прельстившийся перспективой стать основателем чего-то, а в конечном счете
основательно растрясший тысячу или тысячу двести франков.