"Оноре де Бальзак. Фачино Кане" - читать интересную книгу автора

или зачатия на ее ребенка, но, во всяком случае, известно, что моя мать,
когда носила меня под сердцем, была одержима страстью к золоту. Я питаю к
золоту влечение, род мании, и оно так сильно во мне, что в каком бы я ни был
положении, я всегда имею при себе золото; я постоянно перебираю золото, в
молодости я всегда носил драгоценности и держал при себе двести - триста
дукатов.
С этими словами он вынул из кармана два дуката и показал мне их.
- Я словно по запаху узнаю золото. Хоть я и слеп, но останавливаюсь у
лавок ювелиров. Эта страсть погубила меня; я стал картежником, чтобы играть
на золото. Я не плутовал в игре, меня же плутовски обыгрывали, и я
разорился. Когда я остался без средств, меня обуяло бешеное желание вновь
увидеть Бьянку; я тайно вернулся в Венецию и явился к ней; в течение шести
месяцев я был счастлив; я скрывался у нее, она кормила меня. Я мечтал, что
это блаженство продлится до конца моих дней. Любви Бьянки домогался
проведитор[5]. Он понял, что у него есть соперник, - в Италии соперников
чуют; он выследил нас, накрыл в постели, подлец! Судите сами, какая
произошла жестокая схватка; я не убил его, а только тяжело ранил. Это
злоключение разбило мое счастье. Никогда в жизни я уже не встречал существа,
подобного Бьянке: я изведал величайшие наслаждения, я жил при дворе Людовика
Пятнадцатого, среди наизнаменитейших женщин - ни в одной из них я не нашел
достоинств, прелести, страстности милой моей венецианки. Стражи проведитора
были поблизости; он кликнул их, они окружили дворец, ворвались в покои; я
защищался, чтобы умереть на глазах у Бьянки, она помогала мне, пытаясь убить
проведитора. В свое время эта женщина не пожелала сопровождать меня в
изгнание, а теперь, после шести месяцев счастья, она хотела умереть одной
смертью со мной и получила несколько ран.
Во время борьбы на меня набросили большой плащ, обернули меня им,
отнесли в гондолу и ввергли в один из "колодцев". Мне было двадцать два
года, я так крепко сжимал обломок шпаги, что завладеть им могли бы, лишь
отрубив мне руку. По странной случайности или, вернее, движимый смутной
мыслью о бегстве, я спрятал этот кусок стали в углу темницы, словно он мог
мне пригодиться. Меня лечили. Ни одна из моих ран не была смертельной. В
двадцать два года исцеляешься от чего угодно. Меня должны были обезглавить -
я притворился больным, чтобы выиграть время. Я полагал, что моя темница
находится поблизости от канала; у меня возникла мысль бежать, продолбив
стену, и попытаться переплыть канал, хотя бы с опасностью утонуть.
Мои надежды основывались на следующих соображениях: всякий раз, когда
тюремщик приносил мне еду, мне бросались в глаза надписи на стенах с
указаниями: сторона дворца, сторона канала, сторона подземелья. В конце
концов я отчетливо представил себе этот план, назначение которого меня мало
интересовало, но который соответствовал тогдашнему состоянию постройки
Дворца дожей, еще не завершенной. Благодаря обострению мысли, порожденному
желанием обрести свободу, я, ощупывая кончиками пальцев поверхность одного
из камней, постепенно разобрал арабскую надпись, в которой некто,
проделавший огромную работу, извещал своих преемников, что он вынул два
камня из последнего ряда кладки и проложил подземный ход длиной в
одиннадцать футов. Чтобы продолжить его дело, пришлось бы усеять земляной
пол "колодца" цементом и осколками камня, которые выбрасывались бы при
рытье. Но даже если бы массивность здания, требовавшего только наружной
охраны, и не внушала инквизиторам и страже уверенности в том, что побег