"Оноре де Бальзак. Тайны княгини де Кадиньян" - читать интересную книгу автора

как женщина, ожидавшая его, и так, как будто он уже сто раз у нее бывал;
она, оказывая ему честь, обращалась с ним как со старым знакомым и одним
жестом ободрила его, указав на диванчик, где он мог сесть, пока она не
закончит начатое письмо. Разговор завязался самым обыденным образом:
говорили о погоде, о нынешнем кабинете, о болезни де Марсе, о надеждах
легитимистского лагеря. Д'Артез был абсолютистом, княгиня не могла не знать
образа мыслей человека, который заседал в палате в числе пятнадцати или
двадцати депутатов, представлявших легитимистскую партию; она нашла повод
рассказать, как она одурачила де Марсе; затем, коснувшись преданности г-на
де Кадиньяна королевской семье и сестре короля, она перешла к этой теме и
привлекла внимание д'Артеза к князю.
- В его пользу говорят по крайней мере его любовь к своим покровителям
и его преданность. Роль, которую он играет в обществе, утешает меня после
всех страданий, что он причинил мне в нашей семейной жизни. Впрочем, -
продолжала она, искусно оставляя разговор о князе, - разве вы, который
знаете все, разве вы не замечали, что у мужчин бывают два обличия: одно - в
домашнем быту, в обществе жены, в личной жизни, и это лицо - настоящее; тут
нет ни маски, ни притворства, тут незачем прикидываться, они предстают
такими, каковы они есть, и часто оказываются отвратительны; между тем люди
посторонние, свет, салоны, двор, монарх, политические круги видят их
великими, благородными, великодушными, в ризах добродетели, в убранстве
красноречия, полными превосходнейших качеств. Какая злая шутка! И после
этого иногда удивляются улыбке некоторых женщин, их пренебрежительному
обращению с мужьями, их равнодушию...
Тут ее рука соскользнула с ручки кресла, и этот жест прекрасно дополнил
ее недоконченную речь. Увидев, что д'Артез занят созерцанием ее гибкого
стана, так красиво изогнувшегося в глубоком мягком кресле, любуется ее
платьем и изящной маленькой складкой, игриво оттеняющей лиф, - одной из тех
вольностей туалета, которые так идут к тонким фигурам, никогда не
проигрывающим от нее, княгиня снова подхватила нить своих мыслей, точно она
вела разговор сама с собой.
- Я не стану продолжать. Вы, писатели, добились того, что превратили в
посмешище женщин, считающих себя непонятыми, неудачно вышедших замуж,
разыгрывающих драмы и кокетничающих своими чувствами, что кажется и мне
последней степенью мещанства. Надо либо склониться и покориться, тогда все
этим сказано, либо противиться и забавляться. В обоих случаях следует
молчать. Правда, я не сумела ни вовсе покориться, ни до конца устоять; но,
может быть, в этом заключалась еще более серьезная причина для молчания. Как
бессмысленны жалобы женщин! Если женщины не оказались более сильными,
значит, у них не хватило ума, такта, тонкости, и они заслуживают своей
участи. Разве они не королевы Франции? Они потешаются над вами, как хотят,
когда хотят и сколько хотят.
Она поиграла флакончиком с духами, и это движение было очаровательно,
столько в нем таилось женской дерзости и насмешливой веселости.
- Я нередко слышала, как какие-то ничтожные создания досадовали на то,
что они женщины, и желали быть мужчинами, а я всегда с сожалением смотрела
на них, - продолжала она. - Если бы я могла выбирать, я все-таки предпочла
бы остаться женщиной. Невелико удовлетворение от преимуществ, доставшихся
благодаря силе и тому могуществу, которым вас наделяют вами же созданные
законы. Но когда мы видим вас у наших ног, слышим вздор, который вы