"Джулиан Барнс. По ту сторону Ла-Манша" - читать интересную книгу автора

она исцелила его при помощи le coup du chapeau. Так началась их любовь. В
Берлине, выздоровев, он обещал, что она будет великой певицей, а он великим
композитором; он будет писать музыку для ее голоса, и вместе они завоюют
Европу.
Этого не случилось. В своем таланте она сомневалась сильнее, чем в его.
Вместо этого они заключили пакт артистов. Они слились друг с другом:
души-близнецы в жизни и в музыке, но не в браке. Никогда. Они полетят
свободные от оков, подчиняющих существование большинства людей, отдав выбор
высоким требованиям искусства. Они будут опускаться на землю для легкого
отдыха, чтобы воспарить еще выше. Они не позволят мелочным пошлостям жизни
опутать себя. Никаких детей.
Вот так они жили: в Берлине, Лейпциге, Хельсинки, Париже, а теперь в
мягко вогнутой долине к северу от Кулумье. Они провели тут легкий отдых
больше двух десятилетий. Слава Леонарда росла, а с ней его затворничество. В
доме не было телефона, газеты были запрещены, мощный радиоприемник включался
только для прослушивания концертов. Журналистам и поклонникам вход был
закрыт, подавляющее большинство писем оставалось без ответа. Раз в год до
болезни Леонарда они уезжали на юг: Ментон, Антиб, Тулон, несогласующиеся
места, где Леонард изнывал по своей сырой долине и суровому одиночеству
своей нормальной жизни. Во время этих поездок Аделина порой сдавалась более
острой тоске по своей семье, с которой порвала уже столько лет тому назад. В
кафе ее взгляд мог задержаться на лирическом лице какого-нибудь юноши, и на
миг он претворялся в ее неизвестного племянника. Леонард отмахивался от
таких предположений, как от сентиментальщины.
Для Аделины артистическая жизнь начиналась веселым общением и теплотой,
теперь она кончалась в уединении и аскетической холодности. Когда она робко
намекнула Леонарду, что они могли бы втайне пожениться, подразумевала она
следующее: во-первых, она получит возможность оберегать его музыку и
защищать его авторские права, а во-вторых (эгоистично), она и дальше сможет
жить в доме, в котором они так долго обитали вместе.
Она объяснила Леонарду неколебимость французских законов в отношении
сожительства, но он и слушать не захотел. Он раздражился, забарабанил
каминными щипцами по половицам, так что снизу примчалась Мари-Тереза. Да как
она могла подумать о том, чтобы предать самые принципы их совместной жизни?
Его музыка принадлежит никому и всей планете. Люди ее будут играть после его
смерти либо не будут, в зависимости от ума или глупости мира, и больше
говорить не о чем. Ну а она - он не понял, когда они заключали свой пакт,
что она искала материального обеспечения, и если это ее беспокоит, так пусть
забирает все деньги, которые есть в доме, пока он будет лежать на смертном
одре. И пусть убирается к своей семье и балует этих воображаемых
племянников, о которых всегда скулит. Сними со стены Гогена и продай его
сейчас же, если тебя это заботит. Но перестань причитать.
- Пора, - сказал Леонард Верити.
- Да.
- Поглядим, из чего слеплен "мой юный преданный рыцарь".
- Леонард, не послушать ли нам "Фантазию для гобоя"?
- Включай, женщина. Время подходит.
Пока приемник медленно нагревался и гудел, а дождик наигрывал тихое
стаккато на окне, она твердила себе, что не важно, если она и не
предупредила деревню. Вряд ли он вытерпит дольше увертюры к "Руслану и