"Наталья Баранская. У Никитских и на Плющихе " - читать интересную книгу автора

- Может быть, у нас и грязновато. Но, дочь, мы с тобой сами виноваты -
обе большие. Давай сделаем чистоту.
- Печку снимем, и потолок надо побелить.
- Печку давай, а потолок отложим до весны. Что ж, назначай субботник!
Но вот "бедно"... с этим я не согласна! Тебе чего-нибудь не хватает? Скажи!
Спроси ее мама: "Что ты хочешь?" - и Таля назвала бы сразу множество
предметов: вязаный берет с помпоном, как у Люды Чесноковой, шерстяные
перчатки, серую плиссированную юбку, джемпер с галстуком... Но сказать, чего
ей не хватает, было труднее. Ну, вот, пожалуйста, - ей не хватает ботинок с
коньками... Мама удивлена: ведь Таля ходит на каток в своих обычных ботинках
и "снегурки" у нее есть?! Зачем человеку две пары ботинок? Вот мама сказала,
и действительно получается, что вторые ботинки - лишние.
- Мы еще поговорим с тобой о бедности, Талка. Сейчас я тебе скажу одно:
у нас еще очень многие живут трудно - недоедают, не имеют самого
необходимого. Мы должны устраивать нашу общую жизнь, чтобы всем было хорошо,
понимаешь? А о себе мы, большевики, должны думать в последнюю очередь. Вот
какое дело... Ну, беги!
Таля в пальто и ушанке, с книгами, перетянутыми ремешком, была уже в
дверях, но вдруг вернулась.
- Мам, а почему мы не живем с папой? - спросила она.
- Опять двадцать пять! - воскликнула мама. - Мы уже говорили об этом,
Наташа. - Строгая морщинка появилась у нее между пушистых бровей. - Он ушел
от нас давно, тебе пяти лет не было.
- Это не ответ на вопрос, - нахмурилась Таля. - Я серьезно хочу знать,
и ты мне сегодня вечером скажешь, я уж не маленькая.
- Мы же в кино собирались, - каким-то детским голоском протянула мама,
но лицо ее вдруг стало строгим, серые глаза потемнели, - Я не хочу об этом,
понимаешь, совсем не хочу об эхом говорить, - сказала она горячо. - И ты не
говори со мной, пока я сама не скажу, не захочу сама...
- Ну, хорошо, хорошо! - Таля прижалась к матери. - Не сердись, я не
буду. Посмотри, мне папа часы подарил.
Мама взглянула мельком и продолжала так же взволнованно:
- Очень хорошо, очень хорошие часы. Он, отец твой, очень хороший
человек. Слышишь, девочка? Ты мне веришь, что он хороший? - Мама повернула к
себе Талино лицо, сильно сжав ее щеки ладонями. - Он прекрасный человек, и
ты люби его, непременно люби!
Тале казалось, что мать сейчас заплачет. Это было необычно и страшно.
Таля дернулась, пытаясь освободиться.
- Хорошо, мама, ну, хорошо, - отпусти же меня, я опаздываю!
- Ну, беги, беги. - Мама подтолкнула ее к двери а крикнула в коридор: -
Осторожно с трамваем!

От Плющихи к Никитским ходил пятнадцатый номер. Таля сидела в
полупустом прицепе, белом от инея. Трамвай шел медленно, скрипел и
постанывал от мороза. Нахмурив брови, такие же прямые и пушистые, как у
матери, Таля сосредоточенно терла ледяной пятачок, продышанный кем-то в
окне, Но в окно она не смотрела.
Все за окном было ей хорошо знакомо. Все от самого дома до большой
розовой церкви на Арбатской площади, где с железным скрежетом трамвай
поворачивал на бульвары, до желтого дома с колоннами, где ей выходить.