"Уильям Бартон. Бунт обреченных" - читать интересную книгу автора

в дальний космос, и вполне возможно, что не пользуются ими для секса на
отдыхе.
Слишком много чести даже для хорошей собаки...
Шрехт прошептала:
- Думаю, дружба может превзойти любую привязанность и перечеркнуть ее.
Я отпил большой глоток, ощущая приятное тепло, разлившееся по телу, и
не смог удержаться от смеха:
- Ты же не предлагаешь мне себя, Шрехт, а?
И с облегчением услышал ответный, несколько изумленный смех подруги:
- Не думаю, что смогу принять соответствующую твоим требованиям и земным
стандартам позу. Кроме того, я раздавлю тебя. - Мы сидели еще долго,
молчали, смотря на яркие, сверкающие звезды, усеявшие небо, принадлежащее
расе господ.
На следующий день мы вернулись в Нью-Йорк и опять попали на кладбище. Я
стоял в окружении мужчин и женщин. Никто не произносил ни звука.
Жаркое, палящее солнце заставило меня как следует помучиться: капли
пота текли по шее, лицу, оставляя противные, липкие следы. Они называют это
Церемонией Государя, делая вид, что мы оказываем им большую честь,, но я
считал иначе. Честное слово, я был польщен, когда Шрехт попросила меня в
память о нашей совместно проведенной на берегу ночи присутствовать на ней.
Старый Этиус Николаев, государь всех легионов спагов, седовласый,
морщинистый, но все еще широкоплечий и крепкий, произнес небольшую речь:
- ... мы чтим этих мертвых храбрецов, наши боевые товарищи пришли... - А
мы молча, чего-то ожидая, стояли плечом к плечу. Среди нас находился
глубокий старик. Во время Вторжения он был в составе командования сил,
защищавших Землю от захватчиков.
Послышался тяжелый, громкий гул, металлический и неприятный, будто
кто-то ударял молотком по зданию из алюминия. Это хруффы били в барабаны -
их представления о ритме несколько отличались от нашего. Затем раздалея
резкий крик, вобравший в себя множество шуршания, скрежета, воя несмазанных
петель, - заиграли трубачи, хруффов. Скоро послышался грохот их голосов,
шепот, трансформированный в горловые жуткие крики, - хруффы запели.
В человеческой литературе это получило название "Гимна павшим в боях".
Слова, переведенные на наш язык, звучали несколько иначе. Странно, но этот
гимн был не о религии, не о боге, ответственном за вселенские катастрофы, а
об удивлении, граничащем с неверием, веселье - мне разрешили умереть...
Мужчины и женщины начали постепенно расходиться; каждый из нас проходил
мимо черной плиты, где ждал одинокий хруфф. Все из нас потеряли при
Вторжении друзей, близких. Некоторые из этих павших были членами семей
людей, что погибли в бою с хруффами. Думаю, не осталось ни одного землянина,
кто мог бы похвастаться, что собственноручно убил захватчика; жаль, что им
не пришлось присутствовать сегодня на этой церемонии...
Я никогда не встречал подобных храбрецов. Подойдя к Шрехт, стоявшей
около плиты с начертанными на ней именем матери и лежавшим у ее ног
аккуратно сложенным человеческим скафандром, я остановился. Шрехт пела. Я
мог слышать, как воздух со свистом наполняет ей легкие, видеть, как
раздувается ее горло и как выдыхаемые звуки бьют меня по барабанным
перепонкам. Когда люди разбрелись, пение закончилось, да и музыка тоже.
В наступившей тишине Шрехт взглянула на меня.
На ее шее не было транслятора, и мы не могли общаться. Без чудес