"Хуан Бас. Таверна трех обезьян (fb2)" - читать интересную книгу автора (Бас Хуан)

Жертвы кораблекрушения

Сегодня, 7 января 1976 года, похоронили моего друга Томаса Урибе. Он не придавал значения символам, считая, например, флаги и знамена всего лишь цветным тряпьем — убеждения, вот что главное, человек должен хранить верность идеалам, вот что важно, обычно говаривал он; но мы все-таки покрыли его гроб республиканским флагом и, разумеется, не разрешили шарлатану в рясе прочесть ни одной заупокойной молитвы.

Томас вернулся в Бильбао совсем недавно, в ноябре прошлого года, когда Франко был уже при последнем издыхании, но слишком поздно, чтобы помочь ему отправиться на тот свет. Казалось, Томас счастлив вернуться домой, но особенно он радовался тому, что пережил треклятого убийцу: последнее превратилось едва ли не в навязчивую идею для многих — а нас осталась горстка, не более — из тех, кто боролся против диктатора. Томас не подозревал, что радоваться ему оставалось считанные дни, очень скоро у него нашли рак в неизлечимой форме.

Приехав в Бильбао, который он не видел с тридцать седьмого, когда фашисты взяли город, Томас сразу позвонил, и мы назначили встречу. Она состоялась в старом порту в Альгорта, оттуда мы совершили большую прогулку: вокруг пляжа Эреаги до висячего моста, по нему спустились к улице Португалете и перекусили на Сантурсе. Во время этой прогулки он мне и поведал историю, которую никогда и никому не рассказывал, хотя она произошла целых тридцать два года назад: кораблекрушение в Северной Атлантике весной 1943 года в период Второй мировой войны — леденящее кровь путешествие в царство кромешного ужаса, хотя страха за свою боевую жизнь и в концентрационных лагерях он хлебнул предостаточно.

После завершения гражданской войны в Испании Томас Урибе сумел бежать во Францию. Когда республиканцы потерпели полное поражение, он пересек границу у Портбу. И очутился в концентрационном лагере под охраной сенегальских солдат, которые обращались с ним как с уголовником, а не так, как следовало бы относиться к ветерану проигранной войны против мирового фашизма.

Из Франции Томас перебрался в Пуэрто Рико, а затем — в Соединенные Штаты. Он был одним из тех мечтателей, кто верил, будто вслед за разгромом Гитлера янки освободят Испанию, и поэтому добровольно вступил в американскую армию, где дослужился до звания сержанта военно-морского флота.

В июле 1943 его дивизия получила приказ выступать, взяв курс на Европу: предполагалось осуществить высадку десанта на континент с берегов Англии. Три роты, шестьсот человек — и среди них сержант Урибе — отплыли на торговом судне, приспособленном для транспортировки войск. Их сопровождал, скрашивая долгий путь, небольшой отряд санитарок.

Их транспортный корабль входил в состав внушительного конвоя, охранявшегося двумя эскадренными миноносцами и крейсером. Но несмотря на военный эскорт, «Святой Патрик»-так назывался корабль — получил повреждения от двух торпед, выпущенных немецкой подводной лодкой темной ночью в новолуние и шторм. Из-за взрыва котла на борту вспыхнул сильный пожар. Томас рассказывал, что ему удалось, хотя он довольно смутно представлял, как именно, сесть в одну из спасательных шлюпок, которую его товарищи по несчастью спустили на воду.

Ему велели грести, и он, обмирая от страха, усердно налегал на весла, стремясь отойти как можно дальше от места катастрофы, чтобы их не утащило на дно водоворотом вместе с быстро тонущим «Святым Патриком», Стремительно удаляясь от геенны огненной, Томас видел охваченных пламенем людей, прыгавших с кормы гибнущего корабля в воду, а в стороне — два других судна, полыхавших в ночи, как факелы.

Всего шестерым посчастливилось спастись в шлюпке, и потребовалось немало времени, чтобы осознать эту скорбную истину; правда, крики о помощи и чьи-то головы, изредка мелькавшие средь высоких волн, свидетельствовали, что совсем рядом были еще живые люди. Трое даже сумели из последних сил доплыть до шлюпки, но раньше, чем их успевали втащить, они внезапно исчезали, будто утянутые в глубину неведомой могучей силой.

Тотчас явилось и ужасное решение загадки: менее, чем в метре от левого борта, скользнул хорошо всем знакомый треугольный акулий плавник.

Больше им никого не удалось спасти; остаток ночи моряки провели в борьбе со стихией, отчаянно работая веслами, чтобы бурные воды Атлантики не опрокинули суденышко.

На рассвете океан успокоился; Томас, измотанный до изнеможения, провалился в глубокий сон.

На этом месте в повествовании наступила короткая пауза. Мой друг прервал свой рассказ, пристально разглядывая Сантурсе — эти кварталы, часть порта Бильбао, являлись совершенно новыми для изгнанника; они вырастали один за другим, с каждым разом все больше выдаваясь за пределы старого города — с нашей стороны залива он просматривался почти полностью. На правом берегу устья реки Нервион располагался район, где селились богатые: крупная бискайская буржуазия и промышленные олигархи. Здесь за сорок лет изменились только их роскошные шале.

Потерпевшие кораблекрушение застряли посередине Атлантики; Томасу Урибе и во сне не снилось, что он умрет именно так. Бывалый воин, он свыкся с мыслью, что его в любой момент могут убить — срезать пулеметной очередью, расстрелять у первого попавшегося забора или разнести на куски из миномета. Такую смерть он был готов принять. Это не пустые слова. В сражении у реки Эбро взрывом гранаты ему оторвало половину уха, и он получил тяжелое ранение в голову. Но погибнуть, сидя в лодке, дрейфующей в открытом океане! Никогда! Хотя, поразмыслив, он пришел к выводу, что их очень скоро спасут; наверняка миноносцы бороздят волны вдоль и поперек, разыскивая оставшихся в живых.

На самом-то деле обстоятельства складывались не в пользу терпящих бедствие: из-за течения и гонки на выживание, длившейся всю ночь, они очутились очень далеко от места катастрофы, и на горизонте не виднелось ни малейших признаков кораблей из военного конвоя. Но теперь, днем, на море был штиль, и на безоблачном синем небе сияло солнце. Их найдут без промедления…

Но раньше всех их нашли акулы, приплывшие с первыми лучами солнца и караулившие до наступления темноты, в сумерках они исчезли; так повторялось изо дня в день с математической точностью.

Полдюжины здоровенных плавников водили хоровод вокруг лодки. Они постепенно приближались, мало-помалу сужая круги. Порой хищники выныривали совсем рядом, словно нарочно толкая тупым рылом деревянный корпус шлюпки или поддавая весло, как будто затем, чтобы еще раз продемонстрировать ужасный оскал. Шесть громадных акул; казалось, они сговорились не превышать заданное число, чтобы по справедливости разделить добычу-по одной жертве на нос.

Товарищи Урибе по несчастью, все пятеро, были американцами: старший сержант Джо Бутс, техасец из Сан-Антонио — грубое толстокожее животное; рядовой Джек Либейнон, фермер из Оклахомы; матрос Гарри Кловиц из Окленда, штат Калифорния; помощник кока Мэрион Прайс, негр из Теннесси; и медсестра Элис Рампино, прелестнейшая девушка из семьи итальянских переселенцев, обосновавшейся в Нью-Йорке.

Бутс и рядовой Либейнон служили в морской пехоте, оба были из третьей роты, над солдатами которой старший сержант измывался, как отъявленная скотина. Бутс, не теряя времени даром, позаботился донести до всех мысль, что по званию командовать на борту спасательной шлюпки полагается ему.

В ящике с аварийным комплектом лежало только самое необходимое, ничего лишнего: скудная аптечка, пятилитровая фляга с питьевой водой, коробка галет, две консервные банки с тушенкой, две банки фасоли, кольт сорок пятого калибра (Бутс тотчас заткнул его за пояс), к которому прилагались шестнадцать запасных патронов, а также покерная колода карт: тот, кто собирал комплект, должно быть, обладал изрядным ЧУВСТВОМ юмора. Близился вечер, и за целый день в поле зрения не появилось ничего, похожего на корабль. Поэтому все сочли благоразумным экономить еду и питье, разделив их на очень маленькие порции. Акулы скрылись, когда село солнце.

Мы снова ненадолго прервали прогулку. Погода стояла ясная, но довольно студеная. Мы с Томасом завернули в один кабачок, чтобы согреться, выпив по чашке бульона и пропустив по стаканчику. В кабачке работало радио, и мы смогли послушать двенадцатичасовые новости. В ежедневной медицинской сводке сообщалось, что состояние каудильо, хотя и тяжелое, но по-прежнему стабильное. Что им стоило сказать прямо: диктатор при смерти, и искра жизни в нем теплится только благодаря аппаратам.

Мы с Томасом украдкой чокнулись: без слов было понятно, за что.

Компаса ни у кого не оказалось. Каждый божий день они гребли по много часов, на восток, к берегам Европы, ориентируясь по солнцу и уповая на то, что в этом направлении пролегали основные морские пути. Не имело значения, кто их подберет, немцы или союзнический корабль; главное, чтобы их хоть кто-нибудь нашел. После катастрофы прошло три дня, и все шестеро распростились с надеждой на помощь собственного военного конвоя.

Несмотря на суровое нормирование съестных припасов, проблема пополнения продовольствия в скором времени грозила превратиться в самую насущную. Они попробовали рыбачить, приспособив для этой цели весло и кусок железа, согнув его на манер крючка, но опыт успеха не имел, и от бесплодной затеи довольно быстро отказались: по логике вещей, на улов рассчитывать не приходилось — пока рядом резвились акулы, другая рыба держалась от них подальше.

Помимо прочего, попытка порыбачить закончилась ужасной кровавой сценой, за которой последовало некое необъяснимое явление, пробудившее в глубине души неприятное, тревожное чувство. Одна из акул заглотила самодельный крючок. На худой конец годилось и это, если уж ничего лучше им поймать не удавалось. Урибе с помощью Кловица и Либейнона стал тянуть за конец стального троса, закрепленного на весле. Едва голова акулы показалась на поверхности, Бутс всадил в нее две пули из автоматического пистолета. Бездыханную тушу следовало срочно втащить в лодку, однако чудовище в длину достигало по меньшей мере двух метров и Бог весть сколько весило. Но не успели они и глазом моргнуть, как пять оставшихся хищниц с жадностью впились зубами в убитую акулу. Вода окрасилась красным, яростные рывки грозили опрокинуть суденышко, если несчастные жертвы кораблекрушения не бросят свою добычу, вернее то, что от нее еще оставалось. Им пришлось обрубить трос, растерзанные останки скрылись в круговороте кровавой пены…

На другой день к ужасу бедолаг, затерянных в океане, новая акула — всего одна — присоединилась к поредевшему эскорту: их снова стало шесть.

На четвертый день прошел ливень, и таким образом решилась по крайней мере проблема питьевой воды. В кусок брезента удалось собрать достаточно жидкости, чтобы восполнить уменьшившийся запас воды во фляге, небольшое количество набрали в каску рядового Либейнона, которая в момент катастрофы была у него на голове.

В вынужденном безделье часы тянулись один за другим нестерпимо медленно. Кроме того, компания на шлюпке подобралась далеко не самая удачная. Старший сержант был груб и несносен, отсутствие курева — ни у кого в кармане не нашлось ни пачки — лишь усугубило неприятные черты его характера, вспыльчивого от природы.

При общей враждебности ко всем, особую неприязнь он питал к Томасу: статус иностранца вызывал подозрение — об Испании и ее географическом положение сержант имел весьма смутное представление; кроме того, Урибе не нравился морскому пехотинцу сам по себе. Но волей неволей приходилось держаться с испанцем в рамках приличий. Зато с Марионом Прайсом, чернокожим помощником кока, сержант отводил душу, давая волю своему расовому деспотизму. Бутс донимал его идиотскими приказами и старался унизить, без конца осыпая оскорблениями, какие только был способен изобрести его примитивный мозг. Такое поведение обострило противостояние старшего сержанта и Урибе, между ними нередко вспыхивали ссоры по разному поводу, дело едва не доходило до драки.

Новобранец морской пехоты Джек Либейнон, темный и неотесанный деревенский парень, находился на низшей ступени интеллектуального развития. Его ума хватало лишь на то, чтобы охотно идти на поводу у Бутса и хихикать над его сомнительными остротами.

Уже упоминавшийся Марион Прайс не отличался многословием, был типом на редкость блеклым, лишенным индивидуальности. Он сносил возмутительное отношение Бутса с покорностью, унаследованной от многих поколений чернокожих рабов.

Моряк Гарри Кловиц, напротив, оказался славным человеком, к тому же, оптимистом. Он старался сохранять миролюбивое настроение и бодрость духа. Он много лет провел в море — ему было около сорока, самый старший из всех — и бедствие переживал с завидной стойкостью, не теряя надежды на спасение. Он быстро проникся симпатией к Томасу, и таким образом пассажиры шлюпки окончательно разделились на два лагеря, между которыми Марион, просто в силу полной пассивности, удерживал нейтралитет.

Наконец, медсестра Элис Рампино. Очень молодая, всего двадцати двух лет от роду, необыкновенная красавица: знойная красота роскошного тела. Одна из тех женщин, кто даже помимо своей воли источает флюиды чувственности. Элис была застенчивой и скромной девушкой из итальянской католической семьи; постоянное пребывание в тесном соседстве с пятью мужчинами, наверное, огорчало ее больше, нежели само бедственное положение, грозившее голодной смертью. Жестоким испытанием для нее стала необходимость отправлять свои естественные потребности — благо рацион был весьма скудным — на корме, закутавшись по мере возможности в просторную куртку, которую одолжил девушке Гарри Кловиц. Либейнон и Бутс, испражнявшиеся за борт на виду у всех, а иногда и Марион Прайс, словно праздновали торжество плоти, бесстыдно глазея на нее.

Элис относилась с опаской ко всем без исключения. И хотя она не скрывала неприязни к Бутсу и Либейнону, вместе с тем не баловала вниманием и других своих спутников.

Гарри Кловицу пришла в голову удачная мысль: в свободные от гребли часы немного развеять скуку с помощью французской колоды из аварийного запаса. Все члены команды проголосовали за покер, кроме девушки, которая не умела играть и не желала учиться.

Играли в обычный покер втемную с одним сносом. Ставки, естественно, были воображаемыми — на что хватало фантазии. Тысячи долларов, машины, недвижимость, трепетные кинозвезды, а также жены и невесты становились призрачными трофеями вымышленных розыгрышей.

Томас и я неторопливо дошли до реки Нервион, до подвесного моста. Мучительные воспоминания о прошлом с каждым мгновением овладевали моим другом все сильнее, и он уже почти не замечал милые сердцу пейзажи, которые не видел много лет. Мы подождали, пока кабина фуникулера пристанет к нашему берегу, и переправились на другую сторону, в Португалете.

На шестой день продукты закончились, паника усилилась. Погода держалась хорошая, океан оставался спокойным, шесть акул были на посту. Потерпевшие кораблекрушение решили больше не грести, чтобы сберечь силы перед лицом неминуемого голода.

Напряжение между ними только усилилось, хотя до открытой вражды дело пока не доходило; атмосфера сгустилась, как перед бурей, готовой разразиться в любую минуту. Они по-прежнему играли в покер, но брались за карты с каждым разом все неохотнее, едва ли не заставляя себя следовать заведенному порядку, обязывавшему всех участвовать в коллективных мероприятиях.

Еще через три дня скверные последствия голодовки начали проявляться в полной мере, усугубив и без того нелегкие отношения. Люди почти не разговаривали, долгие дни тянулись час за часом в полном молчании.

Бутс не замедлил продемонстрировать свою животную сущность: он без конца твердил Элис, что если уж им всем суждено умереть, почему бы напоследок не позабавиться, попробовав такую сочную телку, по крайней мере ему, коли у других нет аппетита. Девушка воспринимала его разглагольствования всерьез и содрогалась от ужаса.

Однажды Бутс и Либейнон зашли слишком далеко и грянула буря. Полуденное солнце припекало вовсю, тонкая рубашка Элис, пропитавшись потом, облепила роскошные формы девушки, обрисовав ее полные груди. Бутс и Либейнон уселись перед нею и принялись мастурбировать, словно обезумевшие павианы, с неистовством, внушавшим страх. Урибе и Кловиц возмутились и попытались их остановить. Свободной рукой Бутс наставил на них пистолет и не опускал ствол даже когда он сам, а затем его прихвостень, извергли семя на спину девушки, которая свернулась клубочком на носу шлюпки и рыдала, прикрыв голову руками.

Начиная с этого момента оружие всегда было наготове. Ночью Бутс и Либейнон спали по очереди, сменяя друг друга, чтобы постоянно держать своих спутников под прицелом.

Утром Бутс объявил, что пить воду разрешено только ему, его приятелю и девушке. Урибе и Кловиц попробовали вразумить его. Бутс ткнул дулом в лоб Томаса и взвел курок… В следующий миг он провернул пистолет, ухватил его за дуло и рукоятью нанес Урибе удар в челюсть, раскрошив зуб… Но Бутс не собирался убивать испанца; он придумал забаву получше. Он заставил Мариона, Гари и Томаса собраться вместе на корме и сидеть тихо. Затем он потребовал, чтобы Элис встала в полный рост на носу, на виду у всех, и не торопясь сняла с себя одежду, если желает сохранить жизнь своим друзьям.

Ее воля к сопротивлению была сломлена, она заплакала и медленно неловко разделась. Бутс отдал пистолет Либейнону и изнасиловал малышку там же, на носу, набросившись на нее, точно дикий зверь. На пенисе, извлеченном из тела девушки, была кровь: Элис оказалась девственницей.

Либейнон взял ее сзади, поставив на колени; отдохнув, оба негодяя занялись ею одновременно. Насилуя ее в рот, Бутс с вызовом глядел на Томаса, нацелив на него пистолет.

До захода солнца Бутс и Либейнон еще раз развлеклись с Элис, уже без спешки, испробовав на практике кое-какие свои сексуальные фантазии.

В ту ночь, подкарауливая мерзавцев, Томас Урибе ни на секунду не сомкнул глаз, хотя и притворялся спящим. Четыре дня строгого поста в сочетании с усталостью от половых излишеств не могли пройти бесследно. Так и вышло.

С первыми проблесками рассвета Либейнон, несший дежурство в то время, как Бутс храпел рядом, начал клевать носом; дремота сморила его. Дважды голова его падала на грудь, но он еще находил силы стряхнуть сон. На третий раз он крепко заснул: момент настал. Однако Гарри Кловиц, расположившийся на ночлег гораздо ближе к Либейнону, опередил Томаса. Он молниеносно вскочил, в тот же миг раздался звонкий металлический щелчок выкидного ножа, которого до тех пор никто не видел. Калифорниец вонзил длинное лезвие в глотку Либейнону и еще раз ударил в грудь, а тем временем Урибе завладел пистолетом. Либейнон отошел в небытие во сне. Бутс, пробудившись, обнаружил, что дуло пистолета сорок пятого калибра, уперлось ему в переносицу. Но тут произошло нечто совершенно невероятное: безвольный помощник кока Марион Прайс кинулся к трупу, схватил солдатскую каску Либейнона — воды в ней уже не осталось — и подставил наподобие миски под алую струю, фонтаном бившую из перерезанного горла. Он лишь на мгновение прервал процесс, с жадностью отхлебнув горячей крови, а затем продолжил наполнять емкость. Все, включая Бутса, окаменели от ужаса. Из оцепенения их вывел истерический вопль Элис Рампино, отчаянно требовавшей пистолет, чтобы застрелить Бутса… Мужчины об этом уже не думали.

Томас залпом осушил бокал вина. Мы заказали по бокалу белого в трактире на улице Коскохалес, что в квартале Португалете. Было заметно — последняя часть истории, начиная с этого места, от волнения дается ему с трудом.

Вторым живой крови напился Бутс, никто иной. А затем, корчась от отвращения и захлебываясь от жадности — Кловиц и Урибе. Элис отказалась наотрез. Она уже немного успокоилась — пытаясь выцарапать глаза Бутсу, она изрядно исполосовала ему лицо; к слову, никто особенно и не старался ей помешать. Девушка только выпила немного воды, которую, с мучительными судорогами, немедленно исторгла из себя.

Бутс вел себя по-прежнему нагло, хотя роли поменялись, и теперь дуло пистолета было направлено на него, а руки ему крепко связали ремнем Либейнона. Он высказал вслух то, что вертелось на уме у всех остальных: если они хотят выжить, то нашли единственное средство. И добавил со свойственным ему жестоким чувством юмора, что, в конечном счете, Либейнон — превосходный кусок мяса, мясо из Оклахомы,

Никто не отважился принять окончательное решение, никто не произнес ни слова… Пока Марион не положил конец сомнениям, взявшись за дело. Он заточил на одной го металлических уключин штык Либейнона — других режущих орудий, кроме штыка и выкидного ножа Кловица, на борту не имелось — и принялся расчленять тело. Элис перебралась на нос и закуталась в куртку с головой. Вскоре Кловиц, вооружившись остро отточенным ножом, пришел на помощь Мариону, следуя его указаниям… Внутренности и голова покойника вызвали понятное возбуждение в стае акул.

Они разломали одно из весел и собирались развести костер на корме, но риск спалить всю лодку был слишком велик. Приходилось довольствоваться сырым мясом. В первый день только Бутс и Марион смогли питаться таким образом: они отрезали крошечные кусочки и глотали их, не прожевывая. На следующий день Кловиц и Урибе разделили с ними адскую трапезу.

Томас попытался уговорить девушку поесть, но Элис впала в полное оцепенение и, похоже, предпочитала умереть с голоду. Уже в течение шести дней она только пила воду, и ее общая физическая слабость внушала тревогу.

Невзирая на героические усилия спасти мясо от солнца — они сложили куски под брезент, который непрерывно смачивали морской водой — летняя жара сделала свое дело: на третий день оно протухло и стало несъедобным.

На двадцатые сутки бедствия погода испортилась. Более двадцати четырех часов сражались несчастные с разбушевавшейся стихией под проливным дождем, имея в своем распоряжении только три весла. Несколько раз огромные валы едва не потопили суденышко. Одна из высоких волн, внезапно обрушившись на правый борт шлюпки, смыла с палубы Гарри Кловица, который наловчился править веслом наподобие руля. Ревущее вспененное море поглотило его в один миг… После этого Томас особенно остро ощутил свое одиночество и безнадежность их положения.

После бури на небе вновь засияло солнце, и на поверхности океана воцарилось редкостное ленивое спокойствие: не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка, и жара сделалась удушающей. К счастью, акул было, как и раньше, только шесть: Томас немало подивился самой парадоксальности идеи пересчитать их.

По прошествии нескольких дней голод снова заявил о себе, пожалуй, даже с большей силой, чем раньше. Он заставил забыть об отвращении, они тешились воспоминанием о том, как насыщались плотью Либейнона, и тогда голод становился особенно нестерпимым.

Четверо выживших подошли к решению проблемы без сантиментов: в действительности, трое, ибо Элис большую часть времени лежала, равнодушная ко всему. Марион спокойно предложил Томасу, который теперь стал главным, убить Бутса, и это было справедливо. Старший сержант беспокойно зашевелился в своем углу — после бури его опять связали — но ничего не сказал: вероятно, ему подобный исход также представлялся самым логичным.

Предложение вывело из забытья Элис, приподнявшись немного, девушка поддержала его слабым голосом, полным ненависти. Томас колебался. Не в первый раз и, наверное, не в последний ему приходилось хладнокровно лишать человека жизни. Но одно дело — на войне, и совершенно другое то, что они собирались сделать: убить себе подобного, чтобы съесть. Что может быть ужаснее? С другой стороны, сам Бутс убил бы их, не задумываясь, и он обращался с ними, как враг, злейший враг.

Голод разрешил сомнения, и Томас велел Бутсу готовиться к смерти. Несмотря на прошедшие годы, он все еще с содроганием вспоминал мрачные, торжествующие улыбки Мариона и Элис. Выслушав приговор, Бутс ответил свирепой улыбкой. Он попросил Урибе, чтобы ему дали умереть стоя и глядя на море: он не желал получить пулю, словно загнанная в угол крыса. Он встал у борта лицом к океану. Но как только Томас прицелился, Бутс издал душераздирающий вопль, выкрикнул ругательство и одним прыжком перемахнул за борт. Он остался верен себе до конца. Он всплыл единственный раз, отчаянно колотя по воде одной рукой, поскольку второй уже не было. Самая крупная из шести акул раскрыла чудовищную пасть, целиком заглотив голову жертвы, и нырнула.

У городской ратуши мы взяли такси, чтобы доехать до Сантурсе, где намеревались пообедать. Предместье находилось не более, чем в двух километрах от Португалете, но мы уже оттоптали себе ноги. Весь недолгий путь мой друг молчал, погрузившись в свои мысли.

Несчастные кое-как продержались еще сутки, но такое существование превращалось в сплошную муку: с момента катастрофы прошло двадцать четыре дня. Томас носил пистолет за поясом, поставив его на предохранитель, но со взведенным курком и досланным патроном: он ни на грош не доверял чернокожему.

Элис могла скоро умереть, если немедленно не поест. Урибе без труда читал сокровенные мысли Мариона: пришел черед девушки. Но такое решение, естественным образом вытекавшее из предсмертного состояния медсестры, явилось непосильным бременем для Томаса.

Он предложил разыграть в покер, кому из троих придется пожертвовать собой ради остальных. Пистолет за поясом не допускал возражений.

Они усадили Элис, прислонив ее спиной к борту, чтобы она могла следить за партией. Девушка не знала правил игры, поэтому Томас собирался сдать каждому по пять карт в открытую, проигрывал тот, кто получал самую слабую комбинацию. Он оставил в колоде всего двадцать карт — тузы, короли, дамы, валеты и десятки.

Мой друг признался мне, что никогда в жизни он не испытывал такой тревоги и напряжения, чем тогда, в тот самый миг, когда по одной сдавал карты на три руки, выкладывая их на расстеленный брезент. Справа от него находилась Элис, слева Марион.

Томас перетасовал колоду и начал сдачу: туза — Элис, короля — Мариону, другого короля — себе. Вторая карта: десятку — Элис, еще десятку — Мариону, даму — себе. Третья карта: туза — Элис: пара тузов, валета — Мариону, дамусебе: пара дам. Четвертая карта: десятку — Элис: две пары, туза — Мариону: хорошие шансы образовать стрит, короля — себе: две пары, уступающие по достоинству двум парам Элис…

Сдача пятой карты стоила Томасу немалых усилий, у него затряслись руки, он боялся выронить колоду… Элис получила валета, оставшись с двумя парами тузов и десяток. Пятая карта Мариону…

Если выпадет дама — он выиграл, если любая другая — проиграл: пришла дама, достроив стрит. В проигрыше останется теперь или Элис, или он сам… Кровь застучала в висках, когда он взглянул на свою последнюю карту: третий король — фулл. Элис проиграла… Девушка тоненько заскулила, когда ей это растолковали… Томас вынул оружие и снял его с предохранителя, мечтая покончить со всем этим кошмаром как можно скорее.

Возможно, причиной стал огонек гнусного торжества, загоревшийся в глазах Мариона, а, может, подсознательно он принял такое решение еще в начале игры: он отвел дуло от поникшей девичьей го-quot; ловки и послал пулю в лоб помощника по камбузу.

В последовавшие за тем дни Томас сумел настоять, чтобы Элис подкрепила силы кровью, разбавленной водой, но было поздно — истощение достигло необратимой стадии.

Девушка скончалась 3 августа 1943 года, на двадцать седьмые сутки с момента кораблекрушения. Перед смертью она попросила Томаса поцеловать ее в губы и перекрестила его.

Спустя неделю Томаса подобрал гидроплан британского военно-морского флота. Его нашли в шлюпке в полном одиночестве, и ни малейшего намека на то, что с ним был кто-то еще в течение долгого плавания. Спасителей удивило, что он не походил на изголодавшегося человека, но они не стали донимать его расспросами, полагая, что на земле все скоро разъяснится.

В Лондоне сержант Томас Урибе предстал перед военным судом американской морской пехоты. Он твердо стоял на своем: тридцать четыре дня он в одиночку боролся за выживание, питаясь исключительно продуктами из аварийного запаса и мясом парочки дельфинов, которых ему удалось подстрелить из пистолета. Алиби выглядело правдоподобно еще и благодаря тому, что акулы исчезли, едва показался гидроплан, как будто их и не было.

Теперь, в январе 1976 года, когда бренные останки моего друга Томаса Урибе покоятся в земле, я вспоминаю умиротворенное выражение, разгладившее его черты, когда он облегчил душу, поведав свою леденящую кровь историю хоть кому-то. Кстати, в конце у меня возникли кое-какие вопросы, но я интуитивно чувствовал, что ему не захочется отвечать на них. Еще я вспоминаю, что в «Каса Лукас» — хорошем рыбном ресторане на улице Капитана Мендисабаля, куда мы зашли пообедать — меня смутило, что он заказал мясо; вернее, меня насторожило то, в каком виде он его заказал: Томас попросил принести толстую отбивную, хорошо разогретую, но совершенно сырую внутри.