"Александр Башкуев. Призванье варяга (von Benckendorff) ч.3, 4" - читать интересную книгу автора

сам, - "Корнет Петерс", а потом с глубокомысленным видом слушает щебет
подружки, то и дело умно покачивая головой.
При сем дурочка даже не понимает, что латышу сложно понять быструю
русскую речь, но он обязан "выслушать даму", прежде чем отволочь ее на
сеновал.
После столь занятной беседы деревенский увалень предлагает даме
потанцевать. Танцевать он, разумеется, не умеет и даме приходится учить его
основным па. При этом рано или поздно барышня сама кладет руку Петера на
свою талию, иль... чересчур близко к груди.
По латышским понятиям это то же самое, как если бы в русской деревне
девка заголилась перед мужиком. И латышский кузнец тут же доказывает свою
мужскую силу, тиская княжну, или графиню так, что у той аж кости хрустят, да
глаза на лоб лезут. Если учесть, что лифляндцы славятся своим ростом, весом
и комплекцией, дама при таких обстоятельствах краснеет, как маков цвет, но
терпит столь медвежьи ухаживания партнера и...
На другой день она расскажет подругам насколько галантный и благородный
кавалер ей достался. Умен (так ни разу и не перебил ее монолога), заботлив
(по латышским понятиям "работник" обязан ухаживать за доставшимся ему
"куском земли"), а уж в постели... (идет нелицеприятное сравнение мужских
достоинств деревенского кузнеца со слегка выродившимся князем, иль графом).
Андрис был пообразованнее Петера и получше знал русский язык. Поэтому
он умел флиртовать с дамами и делать им комплименты. После чего, учитывая
его рост, стати, и весьма благовидную внешность...
(Андрисовы дамы были поначитаннее, да поумнее Петеровых, и умели
позабавиться на стороне, не привлекая к себе чужого внимания.)
Ефрем был гораздо образованней Андриса. Он превосходно знал русский
язык и шутил, и веселил дам напропалую. Не понимая того, что таким своим
поведением он выказывает качества русских скоморохов и затейников. Таких на
Руси любят - скуки ради...
Вскоре о латышах быстро пошла молва, как о немецких баронах,
сопровождающих своего юного сюзерена. О Ефреме же пошла слава, как о моем
"придворном шуте", истинное место коего - в прихожей. И участь его была
решена. (Я люблю приводить этот пример иностранцам, чтобы они хоть как-то
осознали Россию.)
Разумеется, "сударушки" наши были либо необычайно молоды и потому -
тупы, как пробки, или напротив - много старше чем мы.
Сегодня, когда мы с Петером и Андрисом встречаемся за столом, мы немало
конфузимся, припоминая эти подозрительно легкие "победы", но...
В то Рождество нам было по восемнадцать, мы были юными офицерами, а в
латыни есть поговорка, приписываемая самому Меценату, - мол, нет ничего
грустней в старости, чем припомнить все упущенные шансы... сами знаете чего.
Когда мы - три генерала собираемся за бутылкой, нам не в чем упрекнуть
себя - желторотых корнетов, да поручика за ту зиму. Вы не поверите, как
меняется психология юноши, едущего на войну.
Особенно если учесть, что нам было по - восемнадцать...

Здесь надо учесть одно обстоятельство. Кто-то умный сказал, - "Когда ты
ночью смотришь на звезды, - весь Космос в сей миг глядит на тебя!"
Не только и не столько мы, - желторотики забавлялись с красавицами,
сколько Москва испытующе глядела на нас.