"Генри Уолтер Бейтс. Натуралист на Амазонке (fb2) " - читать интересную книгу автора (Бейтс Генри Уолтер)

Глава I ПАРА

Прибытие. — Общий вид местности. — Река Пара. — Первая прогулка в предместьях Пара. — Птицы, ящерицы и насекомые в предместьях. — Муравей-листонос, — Очерк климата, истории и современного состояния Пара

Двадцать шестого апреля 1848 года мы с м-ром Уоллесом сели в Ливерпуле на небольшое торговое судно и, преодолев за месяц расстояние от Ирландского моря до экватора, 26 мая остановились на рейде против Салинаса. Это лоцманская станция для судов, направляющихся в Пара, — единственный порт, который служит воротами в огромную область, орошаемую Амазонкой. Салинас деревушка, бывшая когда-то поселением иезуитов-миссионеров, — лежит в нескольких милях к востоку от реки Пара. Наше судно бросило здесь якорь в 6 милях от берега, так как мелководье, широким поясом окружающее устье великой реки, не позволяло безопасно подойти на более близкое расстояние; мы подняли сигнал о вызове лоцмана. Мой спутник и я, оба в предвкушении первого знакомства с красотами тропиков, с глубоким интересом рассматривали страну, где я провел впоследствии 11 лучших лет моей жизни. К востоку вид местности ничем не примечателен: легкая волнистость, голые песчаные холмы да разбросанные деревья; но к западу, в устье реки, мы разглядели в подзорную трубу, принадлежавшую капитану, длинную полосу леса, как будто встающего из воды, — плотный высокий массив, который затем распадался на отдельные группы деревьев, а под конец — и на отдельные деревья и исчезал вдали. Здесь проходила граница громадного девственного леса, хранящего в своих тайниках столько чудес и одевающего всю поверхность страны на протяжении 2 тыс. миль — отсюда и до подножия Андов.

В течение следующих суток мы шли под лёгким ветерком, отчасти подгоняемые приливом, вверх по реке Пара. Под вечер мы миновали Вижию и Коларис, два рыбачьих селения, и встретили много туземных челнов, которые казались игрушечными на фоне высокой стены темного леса. В воздухе было очень душно, небо покрылось тучами, а на горизонте почти беспрестанно вспыхивали зарницы — вполне уместное приветствие в преддверии страны, лежащей под самым экватором! Вечер был тихий: ветры в это время года не сильны; мы бесшумно скользили по воде, и это было приятно после той беспрестанной качки, к которой мы привыкли за последнее время в Атлантическом океане. Просторы реки поразили нас: хотя мы шли иногда на расстоянии 8-9 миль от восточного ее берега, увидеть противоположный берег нам так и не удалось. Действительно, река Пара имеет в устье ширину 36 миль, а у города Пара, милях в 70 от моря, ширина ее 20 миль; впрочем, в этом месте начинается цепь островов, из-за которых река перед портом кажется уже.

Утром 28 мая мы прибыли к месту назначения. Город на заре имел в высшей степени приятный вид. Он выстроен на низменной полосе земли с одной только небольшой скалистой, возвышенностью на южной окраине, поэтому со стороны реки он не представляется в виде амфитеатра, но белые дома, крытые красной черепицей, многочисленные башни и купола церквей и монастырей, вершины пальм, возвышающиеся над домами, — все это четкими линиями рисовалось на фоне ясного синего неба и составляло приветливую, радовавшую глаз картину. Со стороны суши город был окружен сплошным лесом; разбросанные на окраинах живописные сельские дома наполовину скрывались под роскошной листвой. Порт был полон туземных челнов и других судов, больших и малых; звон колоколов и пальба ракетами, возвещавшие о наступлении какого-то католического праздника, свидетельствовали о том, что жители в этот ранний час уже на ногах.

Мы сошли на берег, и нас радушно принял м-р Миллер, для которого были предназначены товары, доставленные нашим судном; он пригласил нас поселиться у него, пока мы не найдем себе подходящего жилья. Как только мы оказались на берегу, горячий и влажный, пахнущий плесенью воздух, исходивший, казалось, от земли и стен, напомнил мне атмосферу тропических оранжерей Кью-Гардена[1]. После полудня шел сильный ливень, и вечером, когда благодаря дождю стало прохладнее, мы прошли за город около мили к дому одного американца, с которым хотел нас познакомить наш, хозяин.

Впечатления от этой первой прогулки никогда не поблекнут в моей памяти. Близ порта мы пересекли несколько улиц с высокими, мрачными монастырского вида домами, населенными по преимуществу купцами и лавочниками; тут встречались праздные солдаты в поношенной форме, с беспечно переброшенным через плечо ружьем, священники, негритянки с красными кувшинами на голове, печальные индианки с голыми детьми, сидящими верхом у них на бедрах, и другие представители пестрого населения города. Затем мы прошли по длинной узкой улице, ведущей в предместья, а дальше путь наш лежал через поросший травою луг к живописной тропе, ведущей в девственный лес. На длинной улице жил более бедный народ. Дома были одноэтажные, какие-то покосившиеся и убогие. В окнах не было стекол, их заменяли выступающие решетчатые переплеты. Немощеные улицы покрывал слой песка в несколько дюймов толщиной. Жители, собравшись группами, прохлаждались на воздухе у порога своих жилищ; здесь были люди всех оттенков кожи — европейцы, негры, индейцы, но чаще всего на них лежал отпечаток какого-то неопределенного смешения всех трех рас. Среди них встречались красивые женщины, неряшливо одетые, босые или обутые в спадающие с ног туфли, но с богатыми серьгами в ушах и нитками очень крупных золотых бус вокруг шеи. У них были выразительные черные глаза и замечательно пышные волосы. Мне показалось, что женщины эти, так удивительно сочетавшие в себе убожество, роскошь и красоту, особенно гармонировали с остальной картиной — столь разительное впечатление производило это сочетание богатства природы и нищеты человека. Дома по большей части обветшали, повсюду виднелись следы праздности и небрежения. Деревянные ограды вокруг заросших сорняками садов были раскиданы, сломаны; через бреши свободно бродили туда и обратно свиньи, козы и тощая домашняя птица.

Но над всей этой разрухой, возмещая все изъяны, царила могучая красота растительности. Повсюду — среди жилищ, среди ароматных апельсинных, лимонных и многих других тропических плодовых деревьев темнели массивные вершины тенистых манговых деревьев; одни из них цвели, другие были отягощены плодами, созревшими или еще созревающими. Там и сям над более раскидистыми и темными деревьями высились, точно колонны, гладкие стволы пальм, унося вверх великолепные кроны с красиво вырезанными листьями. Среди пальм особенно выделялась стройная асаи, растущая группами по четыре-пять деревьев; очертания её гладкого, слегка искривленного ствола, достигающего 20-30 футов в вышину и заканчивающегося верхушкой из перистых листьев, полны непередаваемой легкости и изящества. К веткам деревьев, более высоких и обычных на вид, прилепились пучки паразитов со странной формы листьями. Тонкие деревянистые лианы спускались гирляндами с ветвей или висели, точно канаты или ленты, а роскошные лазящие растения одевали в равной мере древесные стволы, крыши и стены или перебрасывались через изгороди своей пышной, изобильной листвой. Великолепный банан (Musaparadisiaca), придающий, как мне всегда приходилось читать, такую прелесть тропической растительности, разросся здесь со всей пышностью: его блестящие бархатисто-зеленые листья в 12 футов длиной склонялись над крышами веранд позади каждого дома. Форма листьев, оттенки зеленого цвета, играющие при легком колыхании под ветром, и особенно контраст, который составляет банан своим цветом и формой с более сумрачными красками и округленными очертаниями других деревьев, — всего сказанного, пожалуй, достаточно, чтобы объяснить прелесть этого благородного дерева. Своеобразные растительные формы привлекали наше внимание почти на каждом шагу. Среди них было несколько различных Bromelia, или ананасовых, с длинными жесткими мечевидными листьями, у некоторых видов зазубренными по краям. Здесь росло также хлебное дерево, правда ввезенное, замечательное своими крупными блестящими темно-зелеными дланевидными листьями и интересной историей[2]. Множество других, деревьев и растений, отличавшихся своеобразием листьев, стеблей или манерой расти, встречались на опушках зарослей, вдоль которых шла наша дорога; все они привлекали внимание новичков, которые на своей последней загородной прогулке, к тому же совсем недавней, бродили слякотным апрельским утром по унылым дербиширским болотам[3].

Мы еще продолжали гулять, когда наступили короткие сумерки и из окружающей зелени стали доноситься звуки, испускаемые разнообразными живыми существами. Жужжание цикад, пронзительный стрекот бесчисленных и разнообразных полевых сверчков и кузнечиков, каждый из видов которых издавал свою особую ноту, жалобный крик древесных лягушек — все смешивалось в один беспрерывный звенящийгул, звонкое выражение плодоносного изобилия Природы, На-болотистых местах с наступлением ночи к хору примкнули многочисленные виды лягушек и жаб; их кваканье, гораздо более громкое, чем все то, что я слышал в этом роде до сих пор, присоединяясь к остальному гомону, порождало почти оглушающий шум. Это кипение жизни, как я узнал впоследствии, никогда не прекращается — ни днем, ни ночью; с течением времени я, как и другие здешние поселенцы, привык к нему. Впрочем, это одна из тех особенностей тропических стран или по крайней мере Бразилии, которые всего сильнее, кажется, поражают чужестранца. После моего возвращения в Англию мертвая тишина летних дней в деревне показалась мне столь же странной, как звенящий гул при моем первом прибытии в Пара. Мы нанесли наш визит и вернулись в город. В воздухе вокруг темных рощ и даже на людных улицах летало множество светляков. Мы улеглись в гамаки: довольные тем, что успели повидать, и полные предвкушения изобилия естественных объектов, для изучения которых мы явились сюда.

Первые дни ушли на доставку багажа на берег и приведение в порядок наших многочисленных приборов. Затем мы приняли приглашение м-ра Миллера воспользоваться его росиньей, т. е. дачей в пригороде, пока не решим окончательно, где поселиться. Здесь мы произвели первый опыт ведения хозяйства: купили хлопчатобумажные гамаки, заменяющие повсюду в этой стране кровати, кухонную утварь и посуду и наняли свободного негра, по имени Изидору, в качестве повара и прислуги за все. Первые наши прогулки мы совершали в ближайших окрестностях Пара. Город лежит на уголке земли, образованном слиянием реки Гуама с рекой Пара. Как я уже говорил, лес, покрывающий всю страну, доходит до самых улиц города; более того, город выстроен на полосе расчищенной земли и защита его от вторжения джунглей составляет предмет постоянных забот со стороны властей. Низменная местность слегка волниста, и участки сухой земли чередуются с местами болотистыми, с совершенно иной растительностью и животным миром. Наше жилище было расположено на окраине города, примыкающей к Гуама, у одного из низменных и болотистых участков, который захватывает здесь часть предместий. Полоса земли пересекается хорошо замощенными щебнем пригородными дорогами. Главная, Эстрада-дас-Монгубейрас (дорога монгубы) около мили длиной, представляет собой великолепную аллею капоков (Bombaxmonguba и В. celba), огромных деревьев, стволы которых быстро суживаются снизу вверх, а бутоны цветов на ветвях, перед тем как раскрыться, имеют вид красных шаров. Эта прекрасная дорога была сооружена в правление графа дус Аркуса, около 1812 г. Под прямым углом к ней проходит ряд узких зеленых тропинок, а вся округа осушается системой маленьких каналов или канав, в которых вследствие низменного характера местности наблюдается действие приливов и отливов. Еще до моего отъезда отсюда другие предприимчивые президенты продолжили дорогу монгубы по более возвышенной и сухой местности в северо-восточной части города, проложив аллеи, обсаженные кокосовыми пальмами, миндальными и другими деревьями. В сухих местах растительность выглядит совсем иначе, нежели на болотистых участках. Действительно, если исключить пальмы, пригороды здесь имеют такой же вид, как наши английские поляны. Почва песчаная, и открытые лужайки покрыты невысокой травой и кустарником. Дальше местность снова становится топкой; здесь, на дне влажных ложбин, находятся общественные источники воды. Толпа шумных негритянок стирает тут белье всего города, водовозы набирают воду в «тележки»— раскрашенные бочки на колесах, запряженные волами. Ранним утром, когда солнце светит иногда сквозь легкую дымку и все пронизано сыростью, в этой части города кипит жизнь: шумливые негры и крикливые гальего, владельцы тележек для воды, без умолку тараторят, толпясь на улицах или в грязных кабачках на углах, за утренней порцией спиртного.

Гуляя по этим прекрасным дорогам, мы в первые дни встречали много интересного. Пригороды и открытые, солнечные возделанные участки в Бразилии населены видами животных и растений, по большей части отличными от тех, которые обитают в густых девственных лесах. Поэтому я расскажу о том, каких животных мы наблюдали во время наших исследований в ближайших окрестностях Пара.

Численность и красота птиц и насекомых поначалу не оправдали наших ожиданий. Птицы, которых мы видели, были в большинстве своем мелкие и темной окраски; в общем, они походили на птиц, какие встречаются в сельской местности в Англии. Бывало, ранним утром к деревьям у Эстрады прилетит стая маленьких попугаев, зеленых, с желтым пятном на лбу. Они спокойно клюют, иногда щебеча в приглушенных тонах, но стоит только их потревожить, как они поднимают пронзительный крик и улетают. Колибри нам в то время не попадались, хотя впоследствии, когда зацвели некоторые деревья, я встречал их сотнями. Грифов мы видели только издали: они носились на большой высоте над общественными бойнями. В окрестности обитали еще несколько мухоловок, вьюрков, муравьеловок, группа скромно окрашенных птиц, промежуточных по своему строению между мухоловками и дроздами, — некоторые из них поражали новичка необыкновенными звуками, которые они издавали, укрывшись где-нибудь в густых зарослях, а также танагры и другие мелкие птички. Приятно пел только маленький коричневый крапивник (Troglodytesfurvus), который голосом и мелодией напоминал нашу английскую малиновку. Его нередко можно видеть прыгающим и лазящим по стенам и крышам домов или на деревьях по соседству с домами. Пение его чаще слышно в дождливую пору, когда опадают листья с деревьев монгубы. Тогда Эстрада-дас-Монгубейрас приобретает совершенно необычный для тропической страны вид. Дерево это — одно из немногих в Амазонском крае, теряющих всю свою листву прежде, чем набухнут новые листовые почки. Обнаженные ветви, мокрая земля, покрытая опавшими листьями, серый туман, скрывающий окрестную растительность, прохлада вскоре после захода солнца — все это вместе напоминает осеннее утро в Англии. Если, прогуливаясь в такую пору, я задумывался о родине, пение крапивника создавало на мгновение полную иллюзию. Танагры во множестве посещали плодовые и другие деревья в нашем саду. Внимание привлекали главным образом два вида: Rhamphocoelus jacapa и Tanagra episcopus. Самки обоих видов темной окраски, но у самца jacapa прекрасное бархатистое пурпурное и черное оперение, а часть клюва белая, самец же episcopus голубого цвета, с белыми пятнами на крыльях. По своим повадкам оба они сходны с обыкновенным европейским домовым воробьем, которого нет в Южной Америке; его место в какой-то мере занимают эти обыкновенные здесь танагры. Они точно так же беспокойны, неугомонны, дерзки и осторожны, издают подобные же звуки, чирикающие и негармоничные, и, по-видимому, им нравится соседство человека. Впрочем, они не строят гнезд на домах.

Часто встречается здесь и другая интересная птица — жапин, вид рода Cassicus (С. Icteronotus). Он принадлежит к тому же семейству птиц, что и наши скворец, сорока и грач, и имеет богатое желто-черное оперение, замечательно плотное и бархатистое. Формой головы и «физиономией» он очень схож с сорокой; у него светло-серые глаза, придающие ему такой же лукавый вид. По повадкам эта птица общественная: подобно английскому грачу, она строит гнезда на деревьях по соседству с жильем. Однако гнезда жапина устроены совершенно иначе: они имеют вид сумок длиной в 2 фута, подвешенных на тонких ветках вокруг всего дерева, иногда у самой земли. Вход в гнездо помещается около его дна.

Бразильцы Пара очень любят эту шумную, суетливую, болтливую птицу, которая беспрестанно снует взад и вперед, переговариваясь со своими товарищами, и при всяком удобном случае передразнивает других птиц, особенно домашних. В Пара однажды даже выходила еженедельная газета «Жапин», — название, я полагаю, было выбрано в связи с болтливостью птицы. Яйца ее почти круглые, голубоватого цвета, с коричневыми крапинками.

Других позвоночных животных мы встречали очень немного, если не считать ящериц. Своим странным видом, многочисленностью и разнообразием они, разумеется, привлекают внимание всякого, кто только что приехал из северной Европы. Ящерицы, ползающие по стенам домов в городе, относятся к иным видам, нежели те, которые встречаются в лесу или внутри домов. Это непривлекательные животные, сливающиеся благодаря своей окраске с поверхностью каменных обломков или глиняных стен, на которых они сидят. Домашние ящерицы, составляющие особое семейство гекконов, встречаются даже в самых чистых комнатах, чаще всего на стенах и потолке; они сидят неподвижно, проявляя активность только ночью. Окрашены они в серые или пепельные тона в крапинку. Строение их ног превосходно приспособлено для того, чтобы прицепляться к гладкой поверхности и бегать по ней: пальцы снизу расширяются в подушки, под которыми складки кожи образуют ряд гибких пластин. Пользуясь этим устройством, они могут ходить или бегать по гладкому потолку спиной вниз: пластинчатые подошвы быстрыми мышечными усилиями то выталкивают, то засасывают воздух. Вид у гекконов самый отталкивающий. Бразильцы называют их осга и твердо уверены, что они ядовиты, а между тем это безвредные создания. Те, что водятся в домах, невелики, но в расщелинах древесных стволов в лесу я видел более крупные экземпляры. Иногда встречаются гекконы с раздвоенными хвостами; это происходит оттого, что из-за нанесенного некогда хвосту повреждения сбоку отпочковывается недоразвитый хвост. Хвосты отламываются от малейшего удара, и впоследствии потеря частично возмещается вновь отрастающим органом. Хвост у ящериц, по-видимому, — почти бесполезный придаток. Отдыхая в полуденный зной на веранде нашего дома, я часто с интересом наблюдал пестрых, зеленых, коричневых и желтых земляных ящериц. Они проворно выползали и принимались раскапывать передними лапами и рыльцем землю вокруг корней травы в поисках личинок. При малейшей тревоге они бросались прочь и, неуклюже переваливаясь, задирали вверх хвост, явно мешавший им убегать.

Вслед за птицами и ящерицами несколько замечаний заслуживают насекомые пригородов Пара. Животные, встречающиеся на открытых лужайках, как уже отмечалось, обыкновенно отличны от тех, которые обитают в лесной тени. В садах водится много красивых ярких бабочек. Тут было два вида парусников, сходных по раскраске с английским Papilto machaon, белая Pieris (P. monuste) и два или три вида бабочек ярко-желтого и оранжевого цвета, не принадлежащих, однако, к тому же роду, что наши английские виды. На лужайках попадалась красивая бабочка с глазками на крыльях — Junonia lavlnia — единственный амазонский вид, близко родственный нашим бабочкам из рода Vanessa — адмиралу и павлиньему глазу. Однажды мы познакомились с двумя прекраснейшими произведениями природы в этой области, а именно Helicopis cupido и endymlon. Неподалеку от нашего дома от аллеи монгуб отходила в сторону одна из тех узких зеленых тропинок, о которых я уже говорил; она шла между изгородями, сплошь покрытыми множеством лазящих, растений и великолепных цветов, вниз, к сырой ложбине, где в живописном уголке расположен общественный источник, воды, укрытый в роще пальм мукажа. На древесных стволах, стенах и оградах росли в большом количестве лазящие Pothos с крупными и блестящими сердцевидными листьями… Растения служили местом отдыха этим двум прелестным видам бабочек, и мы поймали здесь много экземпляров. Бабочки эти имеют очень нежное строение. Крылья окрашены в кремовый цвет; задняя пара снабжена несколькими хвостовидными придатками и снизу точно покрыта серебряными блестками. Полет у бабочек очень медленный и вялый; они ищут защиты под листьями и, отдыхая, складывают крылья на спине, открывая их блестящую крапчатую нижнюю сторону.

Я пропущу много других отрядов и семейств насекомых и сразу перейду к муравьям. Они повсюду встречались в больших количествах, но здесь я расскажу только о двух видах. Мы были поражены, увидев муравьев в дюйм с четвертью-длиной, марширующих колонной через заросли. Они относились к виду Dinoponera grandts. Колонии их состоят из небольшого числа особей и устраиваются около корней маленьких деревьев. Это жалящий вид, но жалит он не так сильно, как многие более мелкие виды. В повадках этого гиганта среди муравьев не было ничего особенного или привлекающего внимание. Гораздо больший интерес представлял другой вид — сауба (Oecodomacephalotes). Эти муравьи, марширующие взад и вперед широкими колоннами, встречаются повсюду в пригородах. Они обирают листья с самых ценных культурных деревьев и потому приносят огромный ущерб бразильцам. Некоторые районы до того изобилуют ими, что земледелие там почти невозможно, и повсюду слышатся жалобы на эту страшную напасть.

Рис. Муравей сауба: а (слева внизу) — малый рабочий; б (вверху) — большой рабочий; в(справа внизу) — подземный рабочий.

Существуют три группы рабочих муравьев этого вида; величина их колеблется от 0,2 до 0,7 дюйма, и некоторое представление о них может дать прилагаемый рисунок. Настоящий рабочий класс колонии составляют малые рабочие муравьи (а). У двух других форм, функции которых, как мы увидим, до сих пор не вполне ясны, — несоразмерно увеличенная и массивная голова; у одного муравья (б) она ярко блестит, у другого (в) темная и покрыта волосами. Малые рабочие муравьи сильно различаются между собой по величине; самые крупные вдвое больше самых мелких. Все тело у них очень твердое и окрашено в розовато-бурый цвет. Грудь, или средний сегмент, вооружена тремя парами острых шипов; пара таких шипов имеется и на голове, — где они отходят назад от щек.

Во время первых наших экскурсий мы никак не могли понять, что за земляные холмики иного по сравнению с окружающей почвой цвета встречаются на плантациях и в лесу. Некоторые из них достигали 40 ярдов в окружности, но имели не больше 2 футов в высоту. Вскоре мы убедились, что это работа сауб — укрепления или своды, покрывающие и защищающие входы в их громадные подземные галереи. При более внимательном рассмотрении я обнаружил, что земля, из которой сложены холмики, состоит из мельчайших зернышек, соединенных в одно целое без какого-либо вяжущего вещества и образующих много рядов маленьких гребней и башенок. Отличие по цвету от поверхностного слоя окружающей почвы вызвано тем обстоятельством, что они образованы из подпочвы, вынесенной со значительной глубины. На этих холмиках очень редко увидишь муравьев за работой; входы, по-видимому, обыкновенно закрыты, и галереи открываются лишь время от времени, когда идет какая-нибудь особенная работа. Входы малы и многочисленны; в крупных холмах пришлось бы выкопать порядочно земли, чтобы добраться до главных галерей, но в небольших холмиках мне удалось кое-где снять свод, и я обнаружил, что малые входные отверстия сходились на глубине около 2 футов к широкой, тщательно вырытой галерее, имевшей 4-5 дюймов в диаметре.

Привычка саубы срезать и уносить огромные массы листьев давно описана в книгах по естественной истории. Когда муравьи заняты этим делом, их процессии выглядят так, будто движется множество живых листьев. Кое-где я находил скопление таких листьев; это были круглые куски размером с шестипенсовую монету [около 20 мм в диаметре]; они лежали на дороге поодаль от колонии, и муравьи не обращали на них никакого внимания. Но если прийти на то же место на другой день, эти кучи всегда оказываются передвинутыми. Со временем я не раз имел случай наблюдать муравьев за работой. Они в огромных количествах забираются на дерево, причем все особи — малые рабочие муравьи. Каждый из них садится на поверхность листа и своими острыми, точно ножницы, челюстями делает на верхней стороне полукруглый надрез, а затем захватывает челюстями край и, дернув, отрывает кусок. Иногда они дают листьям падать на землю, и внизу собирается кучка, которую постепенно уносит другой отряд рабочих; однако обычно каждый муравей уходит с тем же куском, который отрезал, а так как все муравьи идут к колонии одной и той же дорогой, путь их следования вскоре становится ровным и утоптанным, напоминая след колеса телеги на траве.

Наблюдать толпу этих крохотных деятельных тружеников за работой — интереснейшее зрелище. К сожалению, для своих набегов они выбирают культурные деревья. Муравей этот свойствен тропической Америке, как и весь род, к которому он относится; иногда он портит молодые деревья дикорастущих видов в своих родных лесах, но, видимо, предпочитает при удобном случае растения, ввезенные из других стран, например кофейные или апельсинные деревья. До сей поры не было убедительно показано, на что он употребляет листья. Я открыл это только после того, как затратил много времени на наблюдения. Листьями кроются своды над входами в их -подземные жилища, чтобы защитить молодь в гнездах от проливных дождей. Более крупные холмы, описанные выше, столь обширны, что лишь немногие пытались срыть их, чтобы посмотреть, что делается внутри; но мелкие холмики, покрывающие другие входы в ту же систему туннелей и камер, можно обнаружить в укромных местах, и входы эти всегда крыты листьями, смешанными с зернышками земли. Тяжело груженные рабочие держат куски листьев вертикально, зажав нижний край верхней парой челюстей; они тянутся вверх и сбрасывают свою ношу на холмик, а другой отряд рабочих укладывает листья на место, покрывая их слоем земляных зерен, которые выносятся снизу одно за другим.

Известно, что подземные жилища этого удивительного— муравья очень обширны. Преподобный Хамлет Кларк рассказывает, что саубы из Рио-де-Жанейро, вида, близко родственного нашему, вырыли туннель под руслом реки Параибы, в месте, где она шириной с Темзу у Лондонского моста [около 200 м]. У рисовых крупорушек Магуари близ Пара эти муравьи однажды пробуравили насыпь вокруг большого водохранилища, и, прежде чем удалось устранить повреждение, из резервуара вытекла вода. В ботаническом саду Пара предприимчивый садовник француз пробовал всевозможные средства, чтобы истребить сауб. Он разжигал огонь над главными входами в их колонии и вдувал мехами серный дым в галереи. Я видел, как дым этот выходил из множества отверстий, одно из которых находилось за 70 ярдов от места, где стояли мехи. Это свидетельствует о том, как широко разветвляются подземные галереи муравьев.

Сауба не только портит молодые деревья и губит их, лишая листвы, он доставляет также неприятности жителям своей привычкой грабить запасы продовольствия в домах па ночам, ибо ночью он еще активнее, чем днем. Сначала я отнесся с недоверием к рассказам о том, как муравьи проникают в жилища и уносят по зернышку фаринью, или маниоковую крупу, — пищу бразильских бедняков. Впоследствии, находясь в одной индейской деревне на Тапажосе, я получил достаточно веское подтверждение этого факта. Однажды ночью мой слуга разбудил меня часа за три-четыре до рассвета, воскликнув, что крысы обкрадывают корзины с фариньей; продовольствия в то время было мало и стоило оно дорого. Я встал и прислушался: шум был совсем непохож на тот, какой производится крысами. Тогда я вошел с огнем в кладовую, находившуюся рядом с моей спальней. Там я обнаружил несколько тысяч муравьев-сауб, занятых кипучей деятельностью: они широким потоком двигались туда и обратно между дверью а моими драгоценными корзинами. Почти каждый из муравьев, направлявшихся наружу, был нагружен зернышком фариньи, которое бывало иногда больше и во много раз тяжелее самого носильщика. Фаринья состоит из таких же по размеру и виду зерен, как тапиока в наших лавках; и та и другая приготовляются из одного и того же корня, но тапиока представляет собой чистый крахмал, а фаринья — крахмал, смешанный с древесным волокном, которое придает ей желтоватый цвет. Занятно было видеть, как ковыляли некоторые пигмеи, самые маленькие представители семейства, целиком скрытые под своей ношей. Корзины, стоявшие на высоком столе, была сплошь усеяны муравьями, сотни их резали сухие листья, которыми были выложены корзины. От этого и получался шелестящий звук, встревоживший нас. Слуга сказал мне, что, если их не отогнать, они за ночь унесут все содержимое двух корзин (около 2 бушелей), и мы принялись уничтожать их, давя башмаками на деревянной— подошве. Однако невозможно было помешать появлению новых полчищ, прибывавших с той же скоростью, с какой мы уничтожали их товарищей. На следующую ночь они пришли снова, и я вынужден был посыпать их колонну порохом и взорвать. Я повторял операцию много раз и в конце концов, по-видимому, запугал муравьев, потому что мы избавились от их посещений на все остальное время пребывания в деревне. Зачем им твердые сухие зерна маниока, мне так и не удалось установить. Крупа не содержит клейковины и потому бесполезна в качестве вяжущего вещества. В ней содержится только сравнительно немного крахмала, и потому она, будучи смешана с водой, отделяется от последней и оседает, как глина. Она, правда, может служить пищей подземным работникам; однако молодые личинки муравьев питаются обыкновенно соками, выделяемыми рабочими муравьями…

Вряд ли нужно отмечать, что каждый вид муравьев состоит аз трех групп особей, или, как говорят некоторые, из трех полов, а именно, самцов, самок и рабочих; последние представляют собой неразвившихся самок. У самцов и самок, достигающих зрелости, развиваются крылья, и только они одни продолжают род, улетая перед размножением из гнезда, в котором выросли. Это крылатое состояние настоящих самцов и самок и привычка летать перед спариванием — очень важные обстоятельства в жизни муравьев, ибо таким образом они получают возможность скрещиваться с членами отдаленных колоний, которые роятся в то же время, и тем самым повышать жизненные силы расы — фактор, существенный для процветания любого вида. У многих муравьев, особенно в тропических странах, рабочие в свою очередь состоят из двух групп, строение и функции которых сильно различаются. У одних видов они поразительно несходны между собой и образуют две отчетливо выраженные формы рабочих муравьев, у других между двумя крайними формами существует постепенный переход. Своеобразные различия в строений и образе жизни этих двух трупп составляют интересный, но очень трудный предмет исследования. Одна из самых замечательных особенностей муравья саубы — наличие трех групп рабочих. Мои исследования в этой области далеко не полны, тем не менее я расскажу о своих наблюдениях.

Среди муравьев, срезающих листья, обирающих фаринью и занятых другими работами, всегда видны две группы рабочих (фиг. а и б). Правда, они не отличаются резко по строению, так как встречаются особи переходных ступеней, однако вся работа выполняется особями с маленькой головой (а), а муравьи с непомерно крупной головой — большие рабочие (б) — просто прогуливаются. Я так и не понял, каковы функции этих больших рабочих. Это не солдаты, не защитники трудящейся части сообщества, как военная группа у термитов или белых муравьев, потому что они никогда не сражаются. Вид этот не жалит и не оказывает активного сопротивления при нападении. Однажды мне пришло в голову, что они являются чем-то вроде надсмотрщиков над остальными, но в этой функции нет никакой нужды в обществе, где все работают с точностью и правильностью деталей механизма. В конце концов я пришел к заключению, что у них нет точно определенной функции. Однако они не могут быть совершенно бесполезны для общества, так как содержание группы столь дородных тунеядцев легло бы слишком тяжелым бременем на весь вид. Я полагаю, что они служат в некотором роде пассивным орудием защиты настоящих рабочих. Их непомерно большие, твердые и прочные головы могут приносить пользу при защите от нападений насекомоядных животных. С этой точки зрения они представляют собой нечто вроде «piece de resistanсе» [«главного блюда»], отвлекающего на себя атаки, направленные на основное ядро рабочих.

Третья группа рабочих муравьев всего любопытнее. Если снять верхнюю часть свежего бугорка, внутри которого идет процесс настилания кровли, на глубине около двух футов от поверхности открывается широкая цилиндрическая шахта. Если позондировать ее палкой — а при этом дна можно не достать и на глубине 3-4 футов, — вверх по гладким стенкам шахты понемногу медленно выползают какие-то здоровенные звери (фиг. в). Голова у них такого же размера, как у группы б, но спереди она не блестит, а покрыта волосами, посредине же лба расположен двойной глазок, или простой глаз, совершенно иного строения, нежели обычные сложные глаза, расположенные по бокам головы. Этого переднего глаза нет вовсе ни у других рабочих, ни, насколько известно, у каких-либо других муравьев. Появление этих диковинных существ из недр шахты напомнило мне, когда я их впервые увидел, циклопов из сказания Гомера. Они оказались не очень строптивыми, чего я опасался, и мне без труда удалось ухватить нескольких пальцами. Я никогда не видел их при иных обстоятельствах, нежели те, о которых здесь рассказывал, и не имею понятия, в чем могут состоять их специальные функции.

Устройство муравейника и вся разнообразная деятельность муравьев направлены к одной цели — продолжению и распространению вида. Почти весь тот труд, который, как мы видим, выполняют рабочие муравьи, сводится в конце концов к вскармливанию молоди — беспомощных личинок. Настоящие самки не в состоянии заботиться о нуждах своего потомства, и все заботы достаются бедным бесплодным рабочим, лишенным прочих радостей материнства. Рабочие выполняют также основную работу при тех различных переселениях колоний, которые играют огромную роль в распространении и связанном с ним процветании вида. Успешный дебют крылатых самцов и самок тоже зависит от рабочих. Забавно видеть, до чего деятелен и возбужден муравейник во время исхода крылатых особей. Рабочие муравьи расчищают им пути к выходу и выказывают живейшую заинтересованность в их уходе, хотя в высшей степени невероятно, чтобы кто-нибудь из них вернулся в колонию. Роение, или исход, крылатых самцов и самок муравьев-сауб происходит в январе и феврале, т. е. в начале дождливого сезона. Они выходят вечером в несметных количествах, производя настоящий переполох на улицах города и загородных тропинках. Размера они очень крупного, у самок размах крыльев не менее 2 дюйма, самцы почти вдвое меньше. Насекомоядные животные охотятся на них столь энергично, что наутро после полета не видно уже ни одной особи, и только несколько оплодотворенных самок избегают гибели, чтобы основать новые колонии.

Рис. Муравей сауба, самка

В то время, когда мы приехали в Пара, город еще не вполне оправился от последствий ряда переворотов, вызванных взаимной ненавистью между бразильцами и португальцами; первые в конце концов обратились за помощью к индейцам и смешанному цветному населению. Численность населения города вследствие этих беспорядков упала с 24 500 человек в 1819 г. до 15000 в 1848 г. Несмотря на то что перед нашим приездом общественное спокойствие не нарушалось в течение 12 лет, доверие полностью восстановлено не было, и португальские купцы и лавочники не решались жить за городом на своих прекрасных дачах, или росиньях, утопающих в роскошных тенистых садах. Незаметно никаких успехов и в расчистке леса, который вырос вновь на некогда возделанных землях и добрался ныне до всех окраинных улиц. Город, судя по его виду, знавал лучшие дни; общественные здания, в том числе дворцы президента и епископа, собор, главные церкви и монастыри, построены были с гораздо большей роскошью, чем то требовалось бы нынешнему городу. Улицы, где стояло много особняков, выстроенных в итальянском стиле, были запущены, в больших трещинах мостовой росли сорняки и молодые деревца в цвету. Большие городские площади были заглушены сорняками и непроходимы, так как местами представляли настоящее болото. Впрочем, торговля снова начинала возрождаться, и еще до моего отъезда из страны я наблюдал существенные улучшения, о которых расскажу в конце книги.

Провинция, главным городом которой был Пара, в то время, о котором я пишу, была самой обширной в Бразильской империи: около 1560 миль в длину, с востока на запад, и около 600 миль в ширину. Впоследствии, а именно в 1853 г., ее разделили пополам; при этом была образована самостоятельная провинция Верхней Амазонки — прежде капитания, или губерния, португальской колонии. Первоначально здесь жили индейцы, племена которых значительно различались по своему общественному укладу, но все имели один и тот же облик американских краснокожих, лишь немного видоизменившийся от долгого пребывания в лесной экваториальной стране. Большая часть племен ныне вымерла или забыта, по крайней мере те, что населяли первоначально берега главной реки, а их потомки слились с иммигрантами — белыми и неграми; однако многие до сих пор сохранились в первобытном состоянии на Верхней Амазонке и большей части притоков. Поэтому индейцы в этой провинции куда многочисленнее, чем где бы то ни было еще в Бразилии, и можно считать, что индейский элемент в смешанном населении преобладает, а доля негритянского населения меньше, чем в южной Бразилии.

Город построен на месте, самом удобном для порта, служащего воротами в Амазонский край, и со временем должен вырасти в крупный торговый центр, потому что северный берег великой реки, где только и может быть основан город-конкурент, гораздо менее доступен для судов, да и местность там нездоровая.

Несмотря на такую близость к экватору (1°28' ю. ш.), климат здесь не чрезмерно знойный. За три года температура только один раз достигла 35°. Максимальная дневная температура, около 2 часов пополудни, обычно колеблется от 32 до 34°. Но, с другой стороны, воздух никогда не бывает прохладнее 23°, так что все время жарко, а среднегодовая температура составляет 27°. Проживающие здесь североамериканцы говорят, что жара переносится не так тяжело, как летом в Нью-Йорке и Филадельфии. Влажность, конечно, очень велика, но дожди во влажный сезон не столь сильны и беспрерывны, как в других тропических странах. В течение долгого времени местность пользовалась репутацией очень здоровой. После оспы в 1819 г., от которой пострадали по преимуществу индейцы, в провинции не было ни одной серьезной эпидемии. Мы были приятно удивлены, узнав, что воздействие ночного воздуха или пребывание в болотистых низменностях не представляет опасности. Несколько англичан, поселившихся здесь 20-30 лет назад, выглядели почти такими же свежими, как будто никогда не покидали родины. Местные женщины, по-видимому, сохраняют красоту и полноту до преклонных лет. У бразильских женщин я никогда не замечал того раннего увядания, которое, говорят, столь обычно для женщин Северной Америки. То обстоятельство, что вплоть до 1848 г. природные условия в Пара оставались благоприятными для здоровья, весьма замечательно для города, лежащего в дельте огромной реки в сердце тропиков и наполовину окруженного болотами. Но после 1848 г. стали возникать эпидемии. В 1850 г. провинцию в первый раз посетила желтая лихорадка, от которой за несколько недель погибло более 4% населения. Болезни появлялись одна за другой, и, наконец, в 1855 г. по стране прошла холера, которая произвела ужасные опустошения. С тех пор здоровые свойства климата постепенно восстанавливаются, и Пара почти вернул свою добрую славу[4]. Городу не свойственны какие-либо серьезные местные заболевания, и одно время он служил курортом для больных из Нью-Йорка и Массачусетса. Ровная температура, вечнозеленая растительность, прохлада в засушливое время года, когда солнечный зной смягчается сильными ветрами с моря, и умеренный характер периодических дождей — все это делает климат одним из самых приятных на земле.

Главой гражданской власти в провинции Пара, как и в других провинциях империи, является президент[5]. Во время нашего приезда он возглавлял также ввиду чрезвычайных обстоятельств военное командование. Лицо, исполняющее эту должность, а также глава полиции и судьи назначаются центральным правительством в Рио-де-Жанейро. Делами внутреннего самоуправления ведает провинциальное собрание, избираемое народом. В каждой виле, т. е. городке, провинции есть свой муниципальный совет, а в малонаселенных районах жители каждые четыре года выбирают мирового судью, разбирающего мелкие тяжбы между соседями. В каждой деревне есть начальная школа; учитель содержится правительством, и жалованье его составляет примерно 70 фунтов стерлингов, т. е. столько же, сколько получают священники. Кроме общественных школ, в Пара содержится хорошо поставленная классическая школа, куда посылают для завершения образования своих сыновей большинство плантаторов и торговцев из внутренних областей. Своих депутатов в нижнюю и верхнюю палаты имперского парламента провинция переизбирает каждые четыре года. Правом голоса пользуется каждый домовладелец. Действует суд присяжных, присяжные выбираются из домовладельцев независимо от расы или цвета кожи, и я видел, как на одной скамье сидели рядом белый купец, негр-земплепашец, мамелуку, мулат и индеец. В общем, в структуре управления в Бразилии, по-видимому, удачно сочетаются принципы местного самоуправления и централизации, и требуется только достаточно высокое развитие добродетели и разума в народе, чтобы вывести нацию на путь процветания. Провинция Пара, или, как можно сказать теперь, две провинции — Пара и Амазонка, — занимает площадь 800 тыс. кв. миль, а население составляет только около 230 тыс. человек, или 1 человек на 4 кв. мили! Страна покрыта лесами; почва поразительно плодородна даже для тропической страны. Повсюду она пересекается широкими и глубокими судоходными реками. Параанцы с гордостью называют Амазонку Южноамериканским Средиземным морем. Огромная река, пожалуй, заслуживает этого названия, и не только потому, что сама она и ее главные притоки имеют громадную протяженность, а воды их омывают обширные и разнообразные области, но и потому еще, что повсюду существует система рукавов, соединяющихся с главными реками узкими протоками и связывающих воедино ряд озер, из коих иные имеют 15, 20 и 30 миль в длину. Поэтому вся долина Амазонки покрыта сетью судоходных вод, представляющих скорее не реку, а громадное внутреннее пресноводное озеро.

Город Пара был основан в 1615 г. и во второй половине XVIII в., во время правления брата знаменитого португальского государственного деятеля Помбала, имел немаловажное значение. Провинция Пара последней в Бразилии провозгласила свою независимость от метрополии и признала власть первого императора дона Педру. Объяснялось это многочисленностью и влиятельностью португальцев; возмущение местной партии было до того сильным, что немедленно вслед за провозглашением независимости в 1823 г. вспыхнула контрреволюция, во время которой погибли сотни людей и которая породила немало ненависти. Антагонизм продолжался много лет, и когда народ считал, что присылаемые из столицы империи губернаторы благосклонно относятся к иммигрантам из Португалии, поднимались мятежи. Наконец, в 1835 г. вспыхнуло серьезное восстание, в короткий срок охватившее всю провинцию. Оно началось с убийства президента и видных членов правительства; борьба была жестокой, и местная партия призвала в недобрый час на помощь невежественную и фанатическую часть смешанного и индейского населения. Клич «Смерть португальцам!» вскоре сменился призывами к убийству франкмасонов, в то время объединенных в могущественную организацию, которая охватывала большую часть белого мужского населения. Победившая местная партия пыталась создать свое правительство. Такое положение дел тянулось полгода, после чего жители приняли вновь присланного из Рио-де-Жанейро президента, который, однако, снова возбудил недовольство, заключив в тюрьму любимого вождя повстанцев Винагре. Последовала ужасная месть. Орда полудиких цветных собралась в укромных протоках за Пара, и в условленный день, после того как брат Винагре трижды тщетно направлял президенту требования об освобождении вождя, повстанцы устремились в Пара по сумрачным тропам в лесу вокруг города. Жестокая битва, длившаяся девять дней, происходила на улицах; английские, французские и португальские военные корабли действовали со стороны реки, помогая законным властям. Однако последние вместе со всеми друзьями мира и порядка вынуждены были в конце концов отступить на остров в нескольких милях от города. В городе и провинции воцарилась анархия; цветное население, воодушевленное победой, объявило смерть всем белым, за исключением англичан, французов и американцев. Злополучные зачинщики, возбудившие всю эту расовую ненависть, вынуждены были бежать. Внутри страны сторонники законных властей, в том числе, нельзя не отметить, целые племена дружественных индейцев и многие негры и мулаты, сосредоточились в некоторых укрепленных местах и защищались вплоть до 1836 г., когда после десятимесячной анархии Пара и другие крупные города были заняты войсками, высланными из Рио-де-Жанейро.

Годы миролюбивого правления, урок, полученный туземной партией, и умеренность португальцев еще только начали оказывать свое благотворное действие к тому времени, о котором я рассказываю; умиротворению способствуют также праздность и пассивное добродушие всех жителей Пара, без различия сословий и цвета кожи. Впрочем, жизнь теперь больше не подвергается опасности, где бы то ни было в стране. Нескольких самых закоренелых из повстанцев вывезли или заключили в тюрьму, а остальные, получив прощение, снова превратились в мирных граждан.

Я прожил в Пара в общей сложности около полутора лет, возвращаясь туда на несколько месяцев после непродолжительных экскурсий в глубь страны, до 6 ноября 1851 г., когда отправился в длительное путешествие по Тапажосу и Верхней Амазонке, которое заняло семь с половиной лет. За это время я неплохо познакомился с главным городом Амазонского края и его жителями. Я всегда утверждал, что Пара отличается в лучшую сторону от других приморских городов Бразилии. Он чище, пригороды его свежее, больше походят на сельскую местность и много приятнее своей зеленью, тенью и роскошной растительностью. Народ тут проще, миролюбивее и дружелюбнее по своему обращению и наклонностям; убийства, сообщающие столь дурную славу южным провинциям, здесь почти неизвестны. В то же время жители Пара стоят далеко позади южных бразильцев по предприимчивости и трудолюбию. Продовольствие и жилищная плата здесь дешевы, а потребности жителей невелики, ибо они довольствуются пищей и жилищем такого сорта, от какого в Англии отказались бы и нищие; большую часть времени они проводят в чувственных удовольствиях и в развлечениях, доставляемых им бесплатно правительством и богатыми гражданами. Оптовая и розничная торговля сосредоточены в руках португальцев, которых в городе живет около двух с половиной тысяч. Многими ремеслами занимаются цветные — мулаты, мамелуку, свободные негры и индейцы. Высшие классы бразильцев не любят мелочности розничной торговли и, если не могут быть оптовыми купцами, предпочитают сельскую жизнь плантаторов, пусть даже с самым маленьким хозяйством и ничтожными доходами. Негры работают в поле и в качестве носильщиков; индейцы почти все лодочники и составляют команду бесчисленных челнов всех форм и размеров, ведущих торговлю между Пара и внутренними районами. Образованные бразильцы, из коих не многие чисто кавказского [индоевропейского] происхождения, ибо в течение многих лет из Португалии иммигрировали почти. исключительно мужчины, — вежливые, живые и разумные люди. Они постепенно расстаются с теми невежественными, фанатическими представлениями, которые они унаследовали от своих португальских предков, особенно в том, что касается обращения с женщинами. Прежде португальцы не позволяли своим женам показываться в обществе, а дочерям — учиться читать и писать. В 1848 г. бразильские женщины только-только начали выходить из этого подчиненного положения, а бразильские отцы — открывать глаза на преимущества образования для их дочерей. Преобразования этого рода совершаются медленно. Этим-то униженным положением, в каком всегда находились женщины, и объясняется, должно быть, то обстоятельство, что отношения между мужчиной и женщиной в Бразилии стояли и стоят на низком моральном уровне. В Пара, по-моему, теперь происходит некоторое улучшение, но прежде беспорядочные связи были, по-видимому, в обычае у всех классов, а интриги и ухаживание составляли серьезное занятие для большей части населения. Я не верю, что такое положение вещей — необходимое следствие климата и общественного устройства, так как в тех маленьких городках внутри страны, где я жил, нравы и общий моральный уровень населения были столь же чисты, как в аналогичных селениях Англии.