"Эрве Базен. Змея в кулаке (Книга первая трилогии "Семья Резо") [H]" - читать интересную книгу автора

по две шоколадки в день - одну утром, другую вечером, и предварительно
полагалось перекреститься.
Не помню в точности, какое я совершил прегрешение: может быть, съел
лишнюю конфетку, воспользовавшись рассеянностью мадемуазель Эрнестины, а
возможно, в спешке перекрестился небрежно - помахал рукой, словно отгоняя
мух, за что меня всегда с негодованием распекали:
- Это ведь не крестное знамение, а кривляние, Хватай-Глотай!..
...Не помню точно, помню лишь, какое меня охватило раскаяние и
сокрушение. И вечером, у себя в спальне ("Хвалебное" было столь обширно,
что у каждого из детей с самого нежного возраста была своя спальня. Это
полезно во многих отношениях. И потом, это приучает малышей не бояться
темноты)... так вот, вечером в спальне я решил, что должен действовать в
полном согласии с Иоанном Крестителем (святой, именем коего меня нарекли,
состоял моим ангелом-хранителем и до некоторой степени слугой, как и
подобает ангелу-хранителю юного отпрыска семейства Резо, которому не
пристало одному нести малое бремя своих грехов)... Итак, вечером, в своей
спальне, я решил наложить на себя епитимью. Тесемочка от коробки шоколада
"Маркиза", плоская и довольно жесткая тесемочка, вдохновила меня на муки,
несомненно угодные господу богу. Я препоясался ею и затянул так туго, что
мне стало действительно больно. Я стягивал ее так же, как стискивал
гадюку: сперва весьма решительно, затем, минуты через три, с меньшим
энтузиазмом, а в конце концов с сожалением. Я никогда не был неженкой:
меня просто не научили им быть. Но есть предел терпению ребенка, и он не
очень велик, в особенности когда за плечами у него только шестилетний опыт
страданий. Я перестал стягивать тесемочку под тем предлогом, что она может
лопнуть. Нельзя же было свести на нет свою жертву.
А главное, не следовало уничтожать ее следов - ведь утром мадемуазель
Эрнестина, несомненно, придет меня будить, приговаривая, как каждую
субботу:
- Ну скорей, скорей вставайте, лентяй!.. Возблагодарим господа,
ниспославшего нам еще один день, дабы мы послужили Всевышнему... Пора
менять белье. "Во имя отца и сына..." Постарайтесь рубашку не пачкать, в
клозете ведите себя поаккуратнее. "Отче наш, иже еси на небеси..."
Достославная суббота! Мадемуазель Эрнестина сразу заметит тесемочку. Я
заснул, не подозревая, что в простоте душевной совершил тяжкий грех, впав
в сатанинскую гордыню.
Но на следующее утро мадемуазель Эрнестина об этом даже не догадалась.
- Ах, - воскликнула она, - какой несносный мальчишка!
Затем, спохватившись, посмотрела на меня с некоторым уважением и
добавила:
- Жан, господь бог не позволяет человеку шутить со своим здоровьем. Я
обязана немедленно обо всем доложить вашей бабушке.
Я упивался ее словами, но, разумеется, разыгрывал целомудренное
отчаяние поруганной души. Пять минут спустя бабушка в старинной шали с
бахромой, накинутой на капот, склонилась надо мной, осыпая меня упреками.
Но тон ее совсем не был строгим, да и взгляд светился боязливой гордостью.
Своими длинными тонкими пальцами детской романистки (ведь она тоже писала
нравоучительные романы) бабушка с нежностью провела по красной полоске -
этому красноречивому стигмату моего мученичества, все еще опоясывающему
меня.