"Эрве Базен. И огонь пожирает огонь" - читать интересную книгу автора

каждый обязан сохранить себя для своего дела. Но когда теряешь все, кроме
себя, собственная безопасность не доставляет радости. Мне стыдно, что я сижу
сложа руки, мне стыдно, что я не страдаю. Впрочем, - продолжает он минуту
спустя, - и ты считаешь, что мы не имеем права на счастье.
Ждет отклика и, не дождавшись, тихо добавляет: - Вокруг нас - ад. А в
аду не устроишь себе рая.
- Тсс! - обрывает его Мария.
Она заметила, что Мануэль вдруг перешел с ней на "ты". Когда он
рассуждает вслух - бог знает, почему у него все время такая жажда излиться!
- это, конечно, облегчает ему душу, но приходится его обрывать, как только,
забывшись, он повышает голос. Дождь, кажется, перестал, и звук струящейся
воды уступил место легкому перестуку, поскребыванию по крыше.
- Странно, машина Легарно так и стоит у тротуара, - замечает, оглядев
все вокруг, Мануэль. - Фиделия опаздывает по меньшей мере на час.
Он снова вытягивается на матрасе под узким оконцем с темным стеклом,
через которое со стороны сада проникает лишь луч красноватого света, вполне
допустимого при фотографических работах. Он окрашивает розовым балки
потолка, пеньюар, который дала Марии Сельма, свитер Вика. Мария сидит перед
ним в ореоле рыжих волос, которые в этом крохотном помещении кажутся
настоящей львиной гривой и с которых по утрам Мануэль снимает паутинки. Он
ворочается с боку на бок, подминая воздушные горбы надувного матраса.
Размышляет, посвистывает, щурит глаза, делает в полумраке какие-то пометки
на страничках своей записной книжки. Наконец слышатся приглушенные голоса -
в них больше сетований, чем объяснений. Хлопает дверца. Трогается с места
машина. Включается пылесос.
Но ненадолго: торопливое хлопанье крыльев возвещает, что воробьи, чьи
коготки только что поскребывали крышу, вспорхнули, - значит, кто-то идет.
Мануэль настораживается, продолжая, однако, писать; по-видимому, пылесос
сменила щетка. Какой-то мужчина ходит взад-вперед по гостиной - шаги звучат
то гулко (по паркету), то глухо (по ковру); вот он выходит в коридор, и
удары о плинтус, доносящиеся сквозь приглушенный обмен репликами, указывают
на то, что Фиделия разговаривает, не прерывая работу. Мало-помалу слова,
перемежающиеся жалобными вздохами, становятся разборчивее; то и дело
упоминается какой-то Пабло. Наконец Фиделия и ее собеседник оказываются под
самым люком, и теперь все слышно.
- Я, к примеру, - говорит мужчина, - возвращаюсь в деревню и тебе
советую сделать то же самое.
- А жить-то на что? - возражает Фиделия. - Мне же двух девчонок надо
кормить, да и Пабло я не могу оставить одного в тюрьме.
- Не двигайтесь, Мануэль! - шепчет Мария.
Слишком поздно. Мануэль уже ползет, к люку, где есть узенькая щелка,
созданная тоже стараниями Мануэля, - отверстие такое крохотное, что в него с
трудом можно просунуть спичку, но все же оно позволяет разглядеть черное
пятно косынки на фоне желтого пятна платья Фиделии, а рядом - светло-серое
пятно, возможно, верх фуражки, принадлежащей обладателю двух энергично
жестикулирующих рук. Правда, больше Мануэль ничего уже не видит: забыв
сдержать дыхание, он уткнулся носом в пол и вдохнул столько пыли, что
невольно чихнул.
- Что это? Что там такое?! - восклицает гость.
В наступившей тишине застывают и те и другие - по крайней мере, хоть