"Сэмюэл Беккет. Мэлон умирает" - читать интересную книгу автора

пыльную тряпку. И таким быстрым было дрожание костлявых, ничего не держащих
рук, что, казалось, в том месте, где у женщины находится кисть, их не одна,
как обычно, а четыре или пять. Одновременно с ее губ срывался гневный, не
имеющий ответа вопрос: Зачем все это? Растрепанные волосы падали на лицо.
Волосы были густые, седые и грязные, так как она за ними не ухаживала - не
хватало времени, а лицо было бледное и изможденное, словно источенное
заботами и затаенной злобой. Грудь - при чем здесь грудь, важна только
голова, да еще руки, в первую очередь призываемые головой на помощь, - они
обнимают голову, крепко ее сжимают, потом печально возобновляют работу,
поднимая старые неподвижные предметы и меняя их местами, то сближая, то
отдаляя друг от друга. Но пантомима и восклицания не предназначались ни
одной живой душе. Ежедневно и по нескольку раз в день женщина давала выход
своим чувствам, как в доме, так и вне его. Ее мало заботило, наблюдают за
ней или нет, делает она срочную работу или работа может подождать, она
просто роняла все из рук и принималась плакать и жестикулировать, словно
последний живой человек на этой земле, оставаясь безучастной ко всему, что
делается вокруг. Потом замолкала и застывала как вкопанная, перед тем как
продолжить внезапно брошенную работу или приняться за что-то другое. Сапо
сидел один у окна, на столе перед ним стояла нетронутая чашка с козьим
молоком. Было лето. Несмотря на открытую дверь и окно, распахнутое в
наружный свет, в комнате было темно. Через эти узкие и такие далекие
отверстия струился свет, заливал крошечное пространство и затухал, не
рассеявшись. И ни устойчивости, ни надежности в нем не было, его не хватало
до конца дня. Но проникал он постоянно, обновляемый снаружи, проникал и
постоянно затухал, поглощенный мраком. А при малейшем ослаблении наружного
света комната все глубже и глубже погружалась во мрак, пока вся в нем не
исчезала. И мрак праздновал свой триумф. А Сапо, повернув голову к земле,
такой сверкающей, что у него слепило в глазах, чувствовал на спине и на всем
теле власть непобедимого мрака, и мрак уничтожал свет на его лице. Иногда он
резко поворачивал лицо - чтобы мрак окутал его, наполнил, испытывая при этом
облегчение. В такие минуты яснее долетали звуки снаружи: голос дочери,
скликающей коз, голос отца, проклинающий мула. Но в природе мрака лежало
молчание, молчание пыли и предметов, которые никогда не пошевелятся, если
оставить их в покое. И тиканье невидимого будильника было голосом этого
молчания, которое, как и мрак, когда-нибудь отпразднует свои триумф. И тогда
все будет неподвижно и мрачно, и все навсегда, наконец, успокоится.
Кончалось тем, что Сапо вынимал из кармана несколько жалких даров, которые
он принес с собой, оставлял их на столе и уходил. Но иногда случалось, что,
прежде чем он решил уйти, вернее, прежде чем он уходил, поскольку решения
уходить не было, в помещение, завидев открытую дверь, осмеливалась войти
курица. Не переступая порога, она замирала, настороженно подгибала под себя
крючком лапу и так стояла некоторое время, склонив голову набок, испуганно
моргая. Потом, успокоившись, начинала продвигаться, и ее шея судорожно
вытягивалась гармошкой. Курица была серая, возможно, каждый раз одна и та
же. Сапо сразу узнавал ее, ему казалось, что и она узнает его. Когда он
поднимался, она не бросалась наутек. Возможно, впрочем, кур было несколько,
все серые и настолько похожие во всем остальном, что глаза Сапо, алчные на
сходство, не могли уловить различий. Иногда за первой курицей следовала
вторая, третья и даже четвертая, нисколько на нее не похожие и очень мало
похожие одна на другую оперением и очертаниями. Они чувствовали себя