"Сэмюэл Беккет. Мэлон умирает" - читать интересную книгу автора

него не заглядывая. Но хотел в этом в очередной раз убедиться. И правильно
сделал. Ибо теперь вижу, что хорошо известные мне предметы, которые
непрестанно тешили мое воображение, выглядят на самом деле несколько иначе,
хотя в основном именно так, как я и предполагал. Но мне было бы крайне
неприятно упустить такую исключительную возможность, кажется, предлагающую
наконец мне произнести что-то подозрительно похожее на правду. Иначе я
провалю все дело, так мне кажется! Я хочу, чтобы сказанное мной было
абсолютно свободно от какой бы то ни было приблизительности. Я хочу, когда
наступит великий день, объявить громко и ясно, без всяких добавлений и
опущений, что принесла мне его бесконечная прелюдия, о тех пожитках, с
которыми она меня оставила. Я осмеливаюсь предположить, что одержим этой
идеей.
Итак, я вижу, что приписывал себе обладание некоторыми предметами,
которые, насколько я понимаю, уже не являются частью моей собственности. Но
разве не могли они закатиться за мебель? Мне бы это показалось странным.
Ботинок, например, может ли он закатиться за мебель? И все же перед моими
глазами находится всего-навсего один ботинок. И за какую именно мебель? В
этой комнате, насколько мне известно, находится один-единственный предмет
меблировки, способный встать между мной и моим имуществом, я имею в виду
буфет. Но он настолько близок к стенам, к двум стенам, ибо он стоит в углу,
что кажется частью этих стен. Мне могут возразить, что мой ботинок, он
застегивается на пряжку, находится в буфете. Об этом я думал. Но я прочесал
его, моя палка прочесала весь буфет - открывала дверцы, выдвигала ящики,
впервые, пожалуй, шарила по нижним полкам. И ровно ничего, никакого ботинка.
Да, я теперь без ботинка, так же как и без нескольких других, менее ценных
вещей, которые, как мне казалось, я сумел сберечь, среди них - цинковое
кольцо, сверкавшее не хуже серебряного. Но, с другой стороны, я замечаю в
куче присутствие двух-трех предметов, совершенно мной забытых, а по меньшей
мере один из них, головка трубки, не вызывает в моей памяти ни малейшего
отклика. Я не помню, чтобы когда-либо курил трубку. Я помню трубку, из
которой выдувал, будучи ребенком, мыльные пузыри, раз или два. В любом
случае, трубка эта не моя, откуда бы она ко мне ни попала. Целый ряд моих
сокровищ имеет такое же происхождение. Кроме того, мне удалось обнаружить
пакетик, завернутый в пожелтевшую от времени газету. О чем-то он мне
напоминает, но о чем? Я подтянул его к самой кровати и старательно ощупал
набалдашником. И рука моя ощутила, она ощутила податливость и легкость даже
лучше, кажется, чем если бы я коснулся самой вещи, провел по ней пальцами,
подержал на ладони. Я твердо решил, не знаю почему, не разворачивать этот
пакетик. И отодвинул его вместе со всем прочим обратно в угол. Возможно, я
еще поговорю о нем, когда придет время. Я скажу, я уже слышу, как я говорю!
Предмет номер такой-то, пакетик, нечто мягкое и легкое, как перышко,
завернутое в газету. Пусть останется моей маленькой тайной, исключительно
моей. Возможно, это прядь волос.
Еще я сказал себе, что следует поторопиться. Настоящая жизнь не терпит
подобного избытка подробностей. В подробностях скрывается дьявол, как
гонококк в складках предстательной железы. Время мое ограничено.
Следовательно, в один прекрасный день, когда весь мир будет сиять и
улыбаться, боль выпустит свои знакомые черные силы и сметет голубизну. В
незавидном положении я оказался. Сколько прекрасного, памятного придется
опустить из-за страха - страха совершить старую ошибку, страха не кончить