"В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу" - читать интересную книгу автора (Гамсун Кнут)

XVII

Мы не можем получить здесь денег по нашему аккредитиву63, этому французскому документу, который указывает на такую громадную сумму денег. Даже отделение нашего тифлисского банка в Баку никогда не видало раньше такой бумаги, и оно не решалось выдать нам по ней деньги, оно посылало нас в Тифлис.

Нечего делать, нам опять придётся ехать в Тифлис.

Но деньги нам были нужны сейчас же, необходимо было уплатить счёт в гостинице, а кроме того мы хотели купить кое-что в городе. По совету инженера, я пошёл к директору фирмы Нобеля, господину Хагелину, который к тому же исполнял одновременно обязанности шведско-норвежского консула в Баку. Я получил от него сто рублей, и получил эти деньги по первому слову, при чём расписка была отклонена. Господин Хагелин был изысканно любезный человек, который дал нам рекомендательное письмо к одному высокопоставленному лицу в Тифлисе. Он не спешил, у него нашлось время выслушать моё маленькое объяснение, и я объяснил ему, почему мне эти деньги нужны сейчас же, и сказал, что вышлю ему их из Тифлиса. «Хорошо, очень вам благодарен», — ответил он и вынул из своего ящика бумажки. Я хотел показать ему аккредитив, но он сказал, что это лишнее. И только когда я развернул перед ним бумагу, он мельком взглянул в неё. Но тогда дело уже было окончено. Было очень приятно встретить такое доверие, а не быть вынужденным предварительно показывать аккредитив. Тогда мне ни на одну минуту не пришло в голову, что я стою перед большим дельцом. Тот мимолётный взгляд, который он бросил на мою бумагу, упал, конечно, именно на выведенную в ней сумму, на самое существенное, в чём и заключалась вся суть.

На обратном пути в Тифлис в нашем купе сидели два странно одетых человека, жёлтых азиата, один в белом кафтане, другой в сером, поверх шёлкового нижнего платья. Штаны у них были такие широкие, что напоминали юбки, на ногах у них были высокие сапоги из красного сафьяна, концы штанов уходили в высокие голенища, на пятках сапоги были расшиты. На них были надеты пояса, но оружия за поясами не было. На головах у них были тюрбанообразные шапки, а на пальцах кольца с бирюзой. Один господин татарского типа в европейском платье разговаривает с ними. Этот татарин понимает немного по-немецки, и он объясняет нам, что те двое из Бухары и в настоящее время совершают паломничество в Медину. Пилигримы во втором классе, в железнодорожном поезде. Это богатые купцы, у них есть средства на путешествие.

Эти купцы ведут себя несколько странно, они снимают с себя сапоги и сидят босые в виду жары. Впрочем, у них были чистые и очень красивые ноги. Когда русский кондуктор, проходя мимо, коротко и ясно приказал им надеть сапоги, то они сейчас же исполнили его приказание. Они повиновались, но без малейшего смущения: само собою разумеется, что им приходилось покоряться странным обычаям в чужой стране, но тем не менее бухарские обычаи всё-таки оставались самыми лучшими. Они гордились своей Бухарой, ничто не могло сравниться с Бухарой. Они вынули из мешков свой обед, он состоял из твёрдых, как камень, пшеничных сухарей с примесью коринки и с маленькими дырками. Они предложили и нам попробовать их кушанья и гордо говорили: «кушайте, это бухарское кушанье!» Их чайники были красивой формы и, наверное, они были очень драгоценные, так как были эмалированы и усеяны камнями.

Татарин, такой же магометанин, даёт нам кое-какие объяснения и отвечает на наши вопросы.

Почему эти двое совершают такое далёкое путешествие? Ведь у них в Бухаре есть свой святой гроб.

Татарин спрашивает купцов, которые отвечают, что у них действительно есть гробница Бехауддина64. Но у них нет гроба пророка. Нет у них также и Мекки, нет горы Арафат65.

Какой дорогой они едут?

Через Константинополь в Дамаск, где они присоединятся к каравану.

Но не было бы более заслуги, если бы они ехали сухим путём? Я об этом читал.

Пророк не запретил совершать путешествие по морю.

— А вы сами откуда? — спрашиваю я татарина.

— Я из Тифлиса.

— Где вы изучили бухарский язык?

— Я не был в Бухаре.

— Но где же вы изучили бухарский язык?

— Я не изучал бухарского языка. Я из Тифлиса.

— Но ведь вы говорите на языке этих купцов?

— Нет, они говорят на моём языке. Они купцы, они должны были выучиться ему. — И он прибавляет с большим презрением: — Я никогда не изучал бухарского языка.

— Но вы изучали немецкий язык? — спрашиваю я, не понимая его логики.

— Я знаю также русский и английский, — гордо отвечает он. И оказалось, что он действительно знал несколько английских слов.

Конечно, мы имели дело с современным татарином. Он свысока обращался. с обоими пилигримами и засмеялся, когда кондуктор приказал им надеть сапоги. Но больше всего нас удивило то, что он носил в кармане современный револьвер. Он вынул его из кармана и показал пилигримам, но нам показалось, что в сущности он хотел похвастать им перед нами. Он представлял собою очень интересный тип. Время от времени, когда поезд останавливался, оба пилигрима выбегали из купе и становились перед одним вагоном в конце поезда, где принимали странные позы: кланялись и выпрямлялись и снова низко кланялись, сложив руки на груди. Татарин объясняет нам, что в поезде едет эмир бухарский, и вот перед ним-то они стоят и кривляются.

— Сам эмир бухарский?

— Да.

— И он также едет в Медину?

— Нет. Он едет в Константинополь, к султану.

Мы немного говорим об этом. В таком случае, мы путешествуем в очень знатном обществе. Эмир сидит в вагоне первого класса в самом конце поезда, объяснил татарин, а вся его многочисленная свита едет во втором и третьем классах, смотря по чину. Теперь мы не удивлялись больше тому, что наш поезд такой длинный. Но почему же в Баку не было большого оживления, раз там был эмир бухарский? Татарин находит это вполне естественным: ведь эмир бухарский не царь. Однако он правит всё-таки большой и известной страной с миллионами жителей? Да, но над ним стоит царь; царь правит многими странами и ста двадцатью миллионами людей.

Я защищал эмира бухарского самым бескорыстным образом, но татарин продолжал стоять за царя.

Нам вдруг самим захотелось посмотреть на этого настоящего восточного властелина. И мы начали совершать маленькие прогулки к единственному в поезде вагону первого класса, чтобы хоть одним глазом взглянуть на него; но это нам не удалось. Наконец мы стали приближаться к Тифлису, а эмира бухарского нам так и не удалось увидать. Тогда я решил войти в вагон первого класса и взглянуть на него.

У дверей вагона не видно никакой стражи, а так как все вагоны проходные, то я иду туда без всяких затруднений во время движения поезда, Я заглядываю во все купе первого класса, но не нахожу никого, кто бы мог быть эмиром; там сидят только несколько белогрудых европейцев. Тогда я иду в третий класс и ищу свиты эмира, и там действительно сидит много всевозможных мужчин и женщин на деревянных скамьях, но мне кажется, что никто из них не может принадлежать к свите эмира.

Татарин обманул меня. Я снова пробираюсь назад через все вагоны. Во время моего длинного шествия раздаётся свисток, мы подъезжаем к Тифлису, и я возвращаюсь в своё купе как раз в ту минуту, когда поезд останавливается. Оба пилигрима приводили в порядок свои матрацы и мешки; татарин исчез.

Нет никакого сомнения в том, что татарин подшутил над нами и сочинил всю эту историю об эмире бухарском. Итак, нам не удалось увидать второго восточного властелина, если считать первым хана в Баку, которого уже давно не существовало.

Теперь мы поняли, почему пилигримы предпринимали эти прогулки к вагону первого класса. Они молились там и выбрали себе именно место перед вагоном первого класса, где никто не выглядывал из окон.

Пилигримы? Да, может быть, они вовсе не пилигримы; проклятый татарин, конечно, налгал нам и про них. Попадись он мне только теперь под руку, я задал бы ему хорошую трёпку! Но зачем он вообще дурачил нас? Может быть, просто для своей собственной забавы. Я читал, что восточные люди выкидывают иногда самые уморительные штуки с путешествующими «англичанами» и надрываются от смеха, если им удаётся одурачить их. По правде сказать, нет ничего удивительного в том, что восточные люди стараются отомстить хоть чем-нибудь жителям Запада за их назойливость и любопытство. Сами они находят ниже своего достоинства обнаруживать изумление перед чем бы то ни было, тогда как мы на всё таращим глаза, показываем друг другу что-нибудь поразившее нас и издаём восклицания. Я видел в Париже одного араба, он шёл по улице в своём белом развевающемся одеянии, и парижане, этот неимоверно легкомысленный народ, были совершенно поражены этим редким зрелищем. А араб продолжал себе идти спокойным шагом, нимало не смущаясь.

Татарин был прав, проучив нас.

Однако мы хотели выяснить, по крайней мере, действительно ли мы ехали вместе с пилигримами. Я подхожу к одетому в белое бухарцу, показываю на него пальцем, затем показываю на юг и спрашиваю:

— Медина?

Он ничего не понимает.

Я смотрю в свой словарь и нахожу это имя по-арабски.

Тогда лицо его проясняется, и бухарец в сером также подходит к нам, показывает на себя, кивает на юг и отвечает:

— Medinet el Nabi, Om el Kora, Медина и Мекка.

Я снимаю перед ними шляпу и низко кланяюсь. И это, и по-видимому, им очень понравилось, хотя я не мог сказать ни слова, чтобы пожелать им счастливого пути.

Я иду один в тифлисский банк за деньгами и обещаю очень скоро вернуться. Но в банке мне заявляют, что ещё слишком рано, и что тот служащий, к которому я должен обратиться, придёт только к десяти часам; я должен ждать. Тогда я иду бродить по городу, смотрю на людей, останавливаюсь перед окнами магазинов и покупаю фотографии. Между прочим, я купил портрет эмира бухарского и его первого министра, снятых вместе. Солнце быстро поднимается, и становится жарко, утро прекрасное, и в парке раздаётся знакомое щебетание птичек. В десять часов я иду снова в банк, там я нахожу соответствующее окошко и соответствующего служащего, которому и передаю мой аккредитив. Стоя у окна, я сдвигаю шляпу на затылок вследствие жары.

Тут ко мне подходит посланный от директорского стола и говорит, чтобы я снял шляпу. Я смотрю на маленького татарина, который посылает мне это приказание. Но, Боже мой, да ведь это тот самый человек, который так ловко одурачил меня историей с эмиром бухарским. Я смотрю на него, а он сидит и делает мне энергичные знаки, чтобы я обнажил свою голову.

Но я нахожу, что достаточно было получить один урок от этого дерзкого татарина, и мною снова овладело желание задать ему трёпку. При самом моём входе в банк я видел, что здесь много татар, грузин и русских военных сидели в шапках, — почему же я должен снимать свою шляпу? Чтобы заманить к себе директора банка, я иронически снимаю шляпу перед ним, низко опускаю её и снова надеваю. И несколько раз я даже касаюсь шляпой пола, чтобы показать ему, как низко я кланяюсь. Тогда служащие вокруг меня начинают фыркать; директор резко встаёт со своего стула и направляется ко мне. Разве я не видел, что у него в кармане револьвер? Смел ли я оказывать сопротивление такому человеку? Но, уже приближаясь ко мне, он стал терять свой заносчивый вид, а когда вплотную подошёл ко мне, то вполне дружелюбно сказал, что здесь принято снимать шляпы, когда входят в дом. В этом он был до некоторой степени прав, и у меня уже не было больше основания задавать ему трёпки, раз он перешёл на такой тон. По правде сказать, в глубине души я был даже рад такому обороту дела. Но я всё-таки прямо заявил ему, что не намерен выслушивать его замечаний, так как здесь он мой слуга, а я оказал ему честь, написав аккредитив на его маленький банк. В конце концов он совсем укротился и попросил меня сесть и подождать.

Итак, этому татарину вздумалось продолжать дурачить «англичанина». Но когда ему это не удалось, то он сейчас же сдался. Он не понадеялся больше даже на уважение к его револьверу, к этому маленькому предмету, который пользуется таким почётом в Европе, он сейчас же окончательно сдался. Его наглость не была врождённой, он выучился ей, напустил её на себя; это была просто европейская деморализация.

Он, вероятно, выучился также в каком-нибудь европейском банке, что надо держать себя гордо и заносчиво в банковом учреждении. Банк — не лавка: здесь клиент должен кланяться! Одному Богу известно, откуда вначале взялась эта важность; по всей вероятности, это следствие преклонения перед деньгами, перед золотом. Когда входишь в банк, то прежде всего на всех окошках читаешь, куда и с чем надо обращаться. Но когда подходишь к соответствующему окошку, то тебя часто отсылают к другому, «прямо напротив», и среди всех этих окошек на противоположной стороне надо ещё разыскать то, которое тебе нужно. Здесь ты выкладываешь свою маленькую бумажку, чек на получение денег, и его заносят в книгу и отсылают тебя ко второму и третьему окну, где чек также заносят в книги и подтверждают; и вот теперь клиенту остаётся ещё отыскать последнее окно, где его наконец осчастливят тем, что выдадут ему его же деньги. При всех этих торжественных манипуляциях несчастный клиент стоит, как проситель какой-нибудь; уже в первом окошке, откуда его отослали к окошку «прямо напротив», он замечает по тону, что здесь очень тяжёлая, ответственная деятельность. И вся эта процедура совершается с такой убийственною медлительностью, какой нет ни в каких других учреждениях.

А что, если банк действительно не что иное, как лавка, торговая лавка, где покупают и продают? А что, если служащие в банке не что иное, как приказчики, стоящие за прилавком, как в любой лавочке? Но попробуйте только подумать так!

Банкам не мешало бы поучиться немного у почтового ведомства. Почтовое ведомство оперирует с количеством денег, и денежных ценностей в тысячу раз большим, чем большая часть банков, и тем не менее в этом учреждении не прибегают к глупым выходкам. Там надо написать только свою фамилию на листке бумаги, вручить этот листок — и затем получаешь денежное письмо.

Я не знаю более лёгкого и приятного способа получения денег, нежели по почте. Эти деньги приходят утром, пока ты ещё не встал, они будят тебя, падают словно с неба. И все злые ночные сновидения о ком-то, кто приходит и забирает твою мебель, забываются, как по мановению волшебного жезла...

В течение нескольких часов мы бродим по Тифлису и попадаем в азиатский квартал, где рассматриваем металлические изделия, ковры и жителей Востока в тюрбанах. Время идёт. И когда я прихожу в почтовую контору, чтобы отослать консулу Хагелину сто рублей, то оказывается, что уже слишком поздно, денежная экспедиция заперта. Тогда у нас оказывается ещё лишнее основание снова пойти в азиатский квартал.

Но вечером мы пришли к тому заключению, что нам нельзя ещё расставаться с Кавказом. Ведь мы снова были в Тифлисе, но мы должны ознакомиться также и с западным краем страны, с Грузией, Гурией. На следующий день под вечер мы сидели в поезде, направляясь в Батуми, на берегу Чёрного моря.