"Талгат Бегельдинов. Илы атакуют (fb2) " - читать интересную книгу автора (Бегельдинов Талгат Якубекович)

Наземный бой

Танковые части Первого Украинского фронта вспороли оборону противника и стремительно продвигались вперед, оставив далеко позади наступающую пехоту. Танки шли и шли вперед, врывались в города и населенные пункты, уничтожали технику и живую силу противника.

По пять-шесть раз в день летали мы на разведку, помогая танкистам ориентироваться в незнакомой обстановке. С воздуха мне была видна картина огромной операции, которая в конце концов привела к капитуляции гитлеровской Германии. Шли первые дни апреля 1945 года.

Наш аэродром находился далеко от мест, где развернулись бои, и это снижало эффективность разведки, ибо запас горючего не позволял долго находиться в воздухе. Долетишь до места, немного поработаешь, глядь – уже нужно возвращаться.

Необходимо было подтянуть аэродром возможно ближе к месту работы. Поделился своими мыслями с командиром полка майором Степановым, тот одобрил и доложил генералу Рязанову.

На следующий день получил приказ подыскать место для аэродрома.

Еще несколько дней назад, наводя танковое соединение на цель, я обратил внимание, что среди густого соснового леса расположен немецкий полевой аэродром. Самолеты, как видно, покинули его, и лишь на краю поля стоял разбитый «фокке-вульф». Решаю слетать туда и еще раз посмотреть.

Вот он. И «фоккер» на месте. Снижаюсь, внимательно осматриваю местность. Людей не видно. Может быть, замаскировались? Нет. Пусто. Делаю несколько снимков, затем пикирую, даю очередь. Тишина. Ясно, что аэродром покинут немцами.

Возвращаюсь и докладываю об этом.

– Весь полк с места снимать не будем, – говорит генерал, – а эскадрилью капитана Бегельдинова перебазируем на этот аэродром.

– Пехота противника отступает, – нерешительно произношу я, – как бы нам не попасть в ловушку.

– Не отступает, а бежит. На всякий случай дадим роту автоматчиков. На сборы даю два часа.

В тот же день эскадрилья перелетела на заброшенный немцами аэродром. Мы оказались в довольно странном положении. На запад стремительно продвигались наши танки, а с востока катилась волна немецкой пехоты.

Осмотрелись. Кругом вековой лес, в котором при желании можно укрыть добрый корпус. Великолепно оборудованный КП, рядом бетонированные блиндажи. Видно, намеревались немцы прожить здесь долго, а удирали поспешно, даже разрушить ничего не успели.

Нас вместе с автоматчиками около пятидесяти человек. Близится вечер. На душе неспокойно – ни на минуту не покидает мысль о немецкой пехоте. А ну, как наскочит на нас ночью?

Самолеты расставили на аэродроме так, чтобы огонь их сдвоенных крупнокалиберных пулеметов создавал круговую оборону. Летчики и стрелки остались в блиндаже – им нужен отдых перед предстоящими полетами. В задних кабинах возле пулеметов дежурят механики.

Стемнело. Я вместе с адъютантом эскадрильи расположился в небольшой комнатке. Рядом, за стеной – остальные.

Вместе с нами прилетела оружейница Надя – любимица всей эскадрильи, девушка боевая, серьезная. Сразу же после прибытия в часть она очень тактично, но решительно пресекла все попытки ухаживания и стала нашим боевым другом. Признаться, не хотелось брать ее на такое рискованное дело, но Надя обладала завидной настойчивостью. Одним словом, она прилетела с эскадрильей.

С наступлением ночи девушка села за стол посередине блиндажа, собрала ворох гимнастерок и принялась менять подворотнички.

– Спать нужно, – сказал я ей.

– Я подежурю, а заодно поухаживаю за ребятами, – улыбнулась в ответ Надя. – Им завтра летать, а я днем высплюсь.

Тишина. Все спят. Слышу, как тикают часы на руке адъютанта. Потом вдруг скрипнула дверь, послышался какой-то шорох. Неожиданно грохнул пистолетный выстрел. Поднялся переполох. Кидаюсь к двери и никак не могу открыть ее. Впопыхах забыл, что она открывается внутрь, и всем телом наваливаюсь, пытаюсь выломать. А кругом крики, выстрелы. Слышатся очереди пулеметов. «Налет!» – проносится в сознании. Подскакивает адъютант, вдвоем вышибаем открытую дверь (и так, оказывается, бывает!), выбегаем из блиндажа.

Что же произошло? Надя шила и тихонько напевала какую-то песенку. Наверняка, так полюбившуюся нам «Землянку». Скрип двери заставил ее поднять голову. Она буквально окаменела – в дверях, освещенные неясным пламенем керосиновой лампы, стояли три немецких солдата с автоматами в руках, они широко раскрытыми глазами смотрели на нее.

На счастье, проснулся флагманский стрелок. Он молниеносно выхватил пистолет и выстрелил. Немцы кинулись из блиндажа.

Обо всем этом я узнал позднее. Едва мы выбрались наружу, как поняли, что оправдались наши опасения, – на аэродром наскочила отступающая немецкая часть. Перекрывая треск автоматов, строчат наши крупнокалиберные. Механики ведут сумасшедший огонь. Не отстают от них и автоматчики. Идет самый настоящий наземный бой.

Одна мысль в голове: пробиться к самолетам, там можно отсидеться до рассвета. Действительно, около блиндажа всех нас, вооруженных только пистолетами, немцы перестреляют без особого труда. Но как пробиться туда при такой плотности огня?

И тут замечаю фигуру, которая, пригибаясь, бежит к самолетам. Это же Надя!

– Стой! – кричу ей что есть силы.

Не слышит, бежит.

– Стой, убьют!

Но она скрывается в темноте. Мы залегли. Через несколько минут с одного из самолетов взлетает осветительная ракета. Молодчина, Надя!

Немцев на поле не видно. Они спрятались в лесу и оттуда ведут беспорядочный огонь. Бросаемся к самолетам. Огнем крупнокалиберных пулеметов отвечаем гитлеровцам. Они замолкают.

– Так-то умнее, – вытирая пот, говорит мой стрелок. – Ишь, гады, что задумали.

Наступает тишина, тревожная, заставляющая до предела напрягать слух и зрение. Опасаюсь, что в темноте немцы могут пробраться к самолетам. Может быть, тревожить их пулеметным огнем? Нельзя попусту тратить боезапас – ведь утром полеты. Пускаем ракеты.

Медленно, чертовски медленно наступает рассвет. Немцев и след простыл. Надо полагать, они уже далеко от аэродрома. Обхожу самолеты. К счастью, потерь у нас нет, и машины совершенно целы, если не считать нескольких дыр в фюзеляжах от автоматных пуль. Ну, это для «ильюшина» пустяки.

Ничего не скажешь, дешево отделались, могло быть хуже.

Строго отчитываю автоматчиков, которые прозевали немцев. Не растеряйся те трое, дай они очереди в блиндаже – и эскадрилья перестала бы существовать. Хлопцы стоят, опустив головы, оправдываться им нечем.

А утро такое чистое, светлое. Жаворонки поют. Одним словом, весна ликует. Так хочется забраться сейчас в этот лес, раскинуться на траве, забыть обо всем на свете. Но попробуй забыть, если из этого самого леса только что звучали выстрелы, если враг отступает, но еще зло огрызается, если каждый день уносит тысячи и тысячи жизней.

Эти мысли прерывает испуганный голос одного из механиков.

– Товарищ командир, там немцы, – и он указывает рукой в сторону небольшой будки, стоящей метрах в трехстах от самолетов.

– Какие немцы?

– Я туда пошел, за будку пошел...

– Плетешь ты что-то. Поди, с перепугу почудилось.

– Честное слово.

Отрядил к будке двух автоматчиков. И что же, буквально через несколько минут они привели пятерых немцев. Грязные, обросшие, в изодранных мундирах, они вызывали чувство омерзения. Рука тянется к пистолету. Сейчас расстреляю их к чертовой матери. Пусть гниют на своей же земле. Каждому по пуле за смерть друзей, за кровь и ужас затеянной ими войны.

В глазах у немцев читаю животный страх, они, видимо, поняли мой порыв. Будьте вы прокляты! Прячу пистолет в кобуру.

Стоящие рядом летчики облегченно вздыхают. Друзья боялись, что я не сдержусь и убью безоружных людей.

Подходит лейтенант Коптев. Он немного знает немецкий язык. Кое-как лопочет по-русски и рыжий верзила в эсэсовском мундире. Начинается разговор, в котором чаще всего слышится: «Гитлер капут». Что ж, не спорим, действительно очень скоро – капут.

Солдаты эти из разных частей, разбитых нашими войсками. На аэродром попали случайно. В будку залезли от страха, боялись попасть под огонь наших пулеметов. Очень довольны, что остались целы.

Даем им папиросы. Жадно затягиваются. Но все еще с опаской посматривают на мой пистолет.

Неожиданно тщедушный солдат лезет во внутренний карман, достает помятый бумажник, извлекает из него фотокарточку и протягивает мне. На фото он сам, только в гражданской одежде, женщина и два мальчугана.

– Матка, киндер.

– Жена, значит, его и детишки, – гудит над ухом усатый автоматчик. Хорошие пацаны.

Немец что-то говорит, указывая рукой в сторону. Коптев переводит, что этот солдат живет здесь, недалеко, что дома у него семья, а сам он – шофер и ничего плохого русским не сделал.

– Не успел сделать, – уточняет Коптев, – так как всего три месяца назад попал в армию и с места в карьер стал драпать на запад.

Как поступить с пленными? Надо бы доставить их в штаб для допроса. Но сделать это невозможно. А что если отпустить? Пусть идут и расскажут своим. Страшно. А ну, приведут на аэродром и устроят нам мясорубку? Что-то подсказывает: не приведут, не до этого им теперь. Мечтают в живых остаться.

– Скажи им, – обращаюсь к Коптеву, – что мы с пленными не воюем, пусть не боятся, не тронем.

С трудом подбирая слова, он переводит. Немцы кивают головами, наперебой твердят:

– Яволь, яволь.

– Яволь, так яволь, дело ваше. Вдруг слышу робкий голос Нади:

– Товарищ командир, накормить бы их. Смотрите, животы к спинам приросли. Люди ведь... Жалко...

Ах ты, Надя, Надюша, добрейшая душа. Ты даже врагов готова пожалеть, тех самых немцев, которые сожгли твой дом в Белоруссии, которые несколько часов назад легко могли застрелить тебя. Вот каков он, русский характер! Даже лютого недруга не бьют, если он лежит, если он поднял руки.

– Ладно, – отвечаю девушке, – накормить дело нехитрое, были бы харчи. Где ты их возьмешь? Может быть, летный паек отдашь?

– Отдам, – говорит Надя.

– И я...

– Я тоже...

– Шут с ним, с пайком! Берите и мой. В сопровождении Нади и двух автоматчиков немцы направляются в блиндаж.

Разворачиваем самолеты. Становится совсем светло. Вместе с Коптевым идем в блиндаж. Пленные уже насытились и дымят самокрутками, которые дали им автоматчики. Что же все-таки делать с ними?

Все вместе выходим из блиндажа. Коптев объясняет, что войне скоро конец и нужно бросать оружие. Немцы усиленно кивают головами. Рыжий верзила говорит, что их оружие осталось в будке. А мы, грешным делом, даже не поинтересовались им.

– Идите к своим, – говорит Коптев, – к своим. Понятно? Пусть оружие бросают. В плен, в плен! Ясно вам?

Немцы что-то горячо говорят, показывают в сторону леса.

– О чем это они? – спрашиваю Коптева.

– Говорят, что в лесу много солдат. Но они боятся русских. Дескать, русские расстреляют или сошлют в Сибирь и там сгноят в тайге.

«Надо бы, – думаю я, – поделом вору и мука». А наш переводчик что–то с жаром доказывает солдатам.

– Пусть идут и расскажут, как русские расстреливают, – бросаю Коптеву. – Надо кончать эту историю.

Объясняем солдатам, что они свободны и могут идти на все четыре стороны. Те недоверчиво смотрят. Машу рукой в сторону леса. Идите, мол, скорее идите. Боятся. Не верят такому счастью. Ну и запуганы же бреднями о зверствах большевиков!

– Марш! – кричу им. – Бегом! Шнель! Быстро!

Резкая команда подействовала. Поминутно озираясь, как бы ожидая выстрела в спину, немцы бегут к лесу. Быстрее, быстрее... И вот уже скрылись между деревьями.

– Может быть, зря их отпустили? – раздумывает вслух Махотин. – Что у них на уме?

– А что с ними делать?

– Ладно, – соглашается летчик. – Душа из них вон.

Связываемся по радио со своей частью. Командир полка встревожен нашим долгим молчанием. Рассказываю о ночном бое, о пленных.

– Молодцы, – слышу голос командира полка. – Правильно сделали. Заданий пока не даю. К вечеру на ваш аэродром перебазируется весь полк. КП, говоришь, хороший? Приятно слышать. Ну, добро.

Оживленно обсуждаем все перипетии сегодняшней ночи. Голодные немцы нанесли солидный урон нашим продуктам, и мы подтруниваем над Надей, грозимся оставить ее голодной на неделю. Она смеется. Так проходит около часа.

Неожиданно в блиндаж влетает автоматчик.

– Товарищ капитан, немцы!

Будто ветром выдуло нас из блиндажа. Да, сомнений нет, с дальнего края аэродрома к самолетам движется группа немецких солдат. Но идут они как-то странно: в полный рост, и ни у кого не видно оружия.

– Да с ними Воронцов! – кричит кто-то.

Что за наваждение! И впрямь впереди немцев вышагивает механик Воронцов. Вот он обернулся, сказал что-то, немцы остановились. Механик, не прибавляя шага, направился к нам. Подошел, лихо взял под козырек.

– Разрешите доложить. Привел группу пленных. Оружие все цело и сложено в овраге.

– Да ты толком объясни...

– Понимаете, какое дело, товарищ капитан. С полчаса назад я пошел к краю аэродрома. Есть там овражек такой. Думаю, дай посмотрю, что там доброго есть. Иду себе спокойно. Только подошел к краю, выскочили человек десять с автоматами, навалились, стащили вниз. Я уже с жизнью распрощался, а потом смотрю, что-то у них не то происходит, – механик перевел дыхание и продолжал:

– Один из солдат, в очках, подошел и по-русски говорит, что они хотят сдаться в плен, что их солдат утром был уже у нас и все рассказал. Гляжу, тот самый солдат, что утром был, рядом стоит, на меня глаза пялит. Ладно, говорю им, кладите оружие и за мной шагом марш. Вот и привел.

Да, загадал нам загадку механик. Что делать с такой группой? Распорядился принести трофейное оружие, выставил охрану и тут же связался по радио с полком. На КП полка, к счастью, оказался генерал. Выслушал он меня и говорит:

– Местечко Калау знаешь? Да, да, то самое, что около шоссе. Это от вас километров семь. Строй их в колонну и направляй в Калау. Там примут.

Подошел к немцам. Они с интересом смотрят на мой планшет, на Золотую Звезду. Вперед выходит солдат в очках. Он служил в штабе дивизии переводчиком и русский язык знает прилично. Ну, думаю, эту птицу надо задержать до приезда генерала.

Построили колонну. В сопровождающие дали Воронцова (он уже имел опыт обращения с ними), а для убедительности – трех автоматчиков. Раздалась команда – и колонна тронулась.

К вечеру Воронцов вернулся и рассказал, что по пути их колонна обрастала, как снежный ком, и в городе Калау он сдал всех под расписку.

Тем временем к нам перебазировался весь полк. Расспросам не было конца.

Утром вновь начались боевые вылеты, вновь «ильюшины» громили отступающие войска врага, наводили на цель наши танковые колонны.