"Талгат Бегельдинов. Пике в бессмертие (fb2) " - читать интересную книгу автора (Бегельдинов Талгат Якубекович)

Штурмуем своего генерала

Теперь на пути наступающих войск Кировоград, также превращенный немцами в мощный оборонительный узел. Командование наземных войск сообщает в штаб штурмовой дивизии: противник в этом районе концентрирует бронетехнику и живую силу. Необходимо провести разведку с воздуха.

Задача сложная и вообще, полет одиночкой, без прикрытия, можно сказать, «свободным охотником». Кого послать? Командир думает об этом, не может принять решения. Основное препятствие не в сложности полета, а в погоде. Дня три льют дожди. Моросит он и сейчас. Аэродром будто шапкой накрыт толстым слоем иссиня-черных туч, взлетная расползлась, превратилась в кисель. Самолеты на стоянке утонули в грязи по осям. Поднять штурмовик по такой взлетной невозможно.

Помогает комкор.

Утром у КП остановился заляпанный грязью газик. Распахнулись дверцы, в землянку, пригнувшись, вошел командир корпуса генерал-майор Василий Георгиевич Рязанов. Мы, собравшиеся здесь летчики, вскочили, поприветствовали его.

Генерал приветливо поздоровался, поговорил с одним, другим, пошутил. Прошел к командиру полка. Говорили они вполголоса, но нам был слышен почти весь их разговор. Речь шла именно о том, что наземным войскам необходимы разведданные, которые может и должна дать только воздушная разведка.

— Нужно лететь, — заключил генерал.

— М-да, нужно, — согласился наш командир полка. — Только самолет от земли не оторвать. Машины по оси в грязи.

— И все-таки лететь! — Это уже приказ.

— Приказ есть приказ, — вздохнул командир полка.

— Все понимаю, — продолжал генерал. — Лететь, может, и на верную гибель, но ясно то, что не напрасно это. Жертвуем одним человеком, спасаем тысячи. Сам понимаешь, что это такое воевать вслепую. Кого пошлем?

— Младший лейтенант Бегельдинов! — негромко зовет командир полка.

Вхожу, докладываюсь.

— Что за маскарад? — окинув меня недоуменным взглядом, вопрошает генерал.

И действительно, «маскарад». На мне большие для меня кожаные брюки, такая же куртка.

— Почему не в форме?

Даю объяснение, мол, находился у самолета, с механиком. Так удобней и не холодно.

Генерал махнул рукой.

— Ладно. Есть задание. В этом районе, — подошел он к карте, — километрах в двадцати за линией фронта две дороги. Одна уходит в глубокий овраг. По ней интенсивное движение. Что там, в овраге, никто не знает. Нужна разведка с фотографированием. Сможешь?

— Смогу, если самолет от взлетной оторву.

— Так в том и дело, чтобы оторвать, — вмешивается Шишкин. — Потому и посылаем тебя, младший лейтенант. — Ты же у нас самый легонький, со взлетной бабочкой вспархиваешь, — улыбнулся он. — Полетишь налегке, без бомбового.

— Нет, на пустом не полечу. Не в гости же. Попробую, может, оторву машину.

— Ты оторви ее, сынок, — уже не приказывает, вроде даже просит генерал. Видно, данные крепко нужны.

«Если и подниму самолет, что потом, что потом? — соображаю я. — Туман, дождь, видимость ноль. Какая тут разведка? Где она, та дорога, овраг? Что их на ощупь? А как садиться, в кисель-то?

Но рассуждать нечего, задание получено, теперь исполнять».

К вылету на летное поле вышли летчики, обслуживающий персонал.

— Это же настоящий цирк будет, с такого аэродрома взлететь, — сказал кто-то.

У самолета механик. Тут же инженер нашего полка. Колдуют с механиком над машиной. Механик то и дело окидывает взглядом покрытую грязью, залитую водой взлетную полосу, качает головой.

— Как же он, бедный, побежит-то по ней, по каше этой?!

— Нагрузку: бомбы, снаряды сбросить, — настаивает начальник по вооружению Лободенко. — У истребителей был вчера, они свою легонькую поднять пытались, не вышло. Кувыркнулся на взлете и все.

Я никого не слушаю, спокоен, соображаю, то ли уже переволновался, там на КП, то ли как. Сосредоточившись, в деталях обдумываю весь процесс взлета. Соображаю: «Главное — рвануть с места, колеса из грязи выдернуть и по газам, на скорость, чтобы сразу всю тяжесть на плоскости, поднять машину на цыпочки, чтобы земли касалась чуть-чуть, не цепляясь за нее, не вязла. И поднимать».

— Садись, Абдул, — говорю я своему стрелку. — Поехали.

До исполнительного старта машину волокут трактором. Трактор отходит. Я делаю все как положено: запрашиваю разрешение и только после этого даю полный газ с форсажем.

Мотор ревет надсадно, колеса разбрасывают грязь, воду, машина трясется, дергается, но бежит медленно, очень медленно, набирая скорость. До конца взлетной полосы тридцать, двадцать метров. Двигаю ручками управления, педалями, а она как привязанная, еле тащится по грязи. Еще десяток метров и все, гроб. Прилагаю еще какие-то усилия, чуть ни сам, на своих плечах, своими руками отрываю самолет от земли, поднимаю вверх. И он сразу врывается в густое месиво, которое, как опять же кажется мне, винт рассекает с огромным трудом.

Какое-то время лечу будто ночью, в слепом полете, но там помогают приборы, тут не видно и их, туман и в кабине битком, как вата.

Линию фронта определяю по глухо доносящимся одиночным орудийным выстрелам и залпам, в просвет между тучами, и сразу засекаю, врываюсь в мелькнувшего впереди «Мессера». Такая встреча мне совсем ни к чему. Снова зарываюсь в тучи, круто меняю курс. «Мессер» не появляется, значит, потерял меня из виду.

Где-то здесь квадрат, который я должен найти, овраг, о котором говорил генерал. «Как же это сделать, когда облака сплошные и чуть ни до земли. Спуститься ниже, но там могут быть зенитки. Если в овраге техника, склады, противовоздушное прикрытие обязательно. Это и ребенку ясно. Придется рвануть на них, на зенитки, в огонь разрывов. Это не так страшно, не впервой, важно поточнее, с одного захода на овраг выйти».

Поднимаю машину над тучами, всматриваюсь, ищу в них просвет и нахожу, впиваюсь глазами. Подо мной что-то темнеет. Вроде овраг. Проверим, — решаю я и посылаю самолет в пике.

Штурмовик пробивает облака, вырывается из них над самой землей.

Угадал точно, подо мной глубокий и широкий овраг. В нем груженные ящиками, мешками машины, подводы. Полно солдат. В стороне длинные палатки без окон — полевые склады, около них штабеля ящиков. Выше, на выезде, что-то под брезентовым навесом. Может, танки?

Пролетаю над оврагом с включенным фотоаппаратом. Взмываю вверх. И тут, с опозданием, открывают огонь зенитки. Прозрев, они стреляют наугад, куда попало. Снаряды рвутся в тучах и над ними, далеко от штурмовика.

«А если их бомбануть? В такое скопление складов, штабелей пару тройку бомбочек уложить — это же здорово! Тем более, что вон зенитки стрельбу прекратили. Они же полные уверенности, что я улетел, убрался. Штурмануть надо. После моих полетов и они сразу примут все меры к усилению противовоздушной обороны, перекроют овраг сплошной цепью зениток. А лететь на них нам же».

Докладываю об увиденном на КП. Прошу разрешение на штурмовку.

Отвечает генерал. Он следит за моим полетом. Минуту колеблется, спрашивает:

— Как сам? Не собьют?

— Не собьют! — кричу я.

— Атаку разрешаю.

Я разворачиваю машину, возвращаюсь и снова пробиваю тучи, вынырнув из них, стреляю из пушек, рушу позиции зениток, сбрасываю бомбы на штабеля ящиков, мешков, поджигаю автомашины, груженные подводы, эресами поджигаю склады. И невредимый, ухожу в тучи, теряюсь в них. Внизу — перекрывающий рев мотора грохот взрывов. Взмывающее вверх пламя пожаров просвечивает багровыми сполохами тучи.

Я веду наблюдение за противником и на обратном пути. Фиксирую глазами и фотоаппаратом тянущуюся через перелески, поля дорогу. На ней танковая колонна, в автомашинах пехота.

Словно по заказу для меня облачность поднялась, туман рассеялся. Боезапас еще был. Не раздумывая, я снижаюсь над дорогой, выпускаю оставшийся реактивный снаряд. Вижу, как красненький огонек впивается в броню танка. Два танка в огне. Второй заход и очередь из пулеметов, пушек по машинам, по плотно сидящим в них немцам.

Машины сходят с шоссе, рыскают по кустам, переворачиваются, горят, вспыхивают крытые брезентом кузова. Немцы мечутся у дороги, бегут в поле. Пулеметные очереди настигают их, сбивают. Уйти, спастись от огня штурмовика трудно.

Израсходовав боезапас, устремляюсь по знакомому маршруту на свой аэродром. О трудностях предстоящий посадки стараюсь не думать. Иду на нее со сжатыми зубами. Знаю, под лужами на посадочной образовались колдобины, кое-где грязь по осям. Колесо засядет, машина кувыркнется, скапотит. Как в такой ситуации сажать? На малой скорости? Но при этом грязью как раз и прихватит колеса, и кувырок обеспечен. Значит, на большой сажать? Но при этом риск двойной. Скапотирует самолет, будет кувыркаться через всю полосу. И от летчика — клочки.

Я посадил машину. Как, толком не понял сам. Посадил и все.

В штабе ждали с нетерпением. Непрерывно звонят из штабов армии, пехотных дивизий, ждут результат разведки.

Отдышавшись, докладываю обстоятельно, обо всем по порядку, подтверждая предположение командования наземных войск о намерении немцев нанести контрудар по наступающим нашим частям. Доклад хорошо иллюстрирует, подтверждает проявленная фотопленка.

Генерал обнимает меня, горячо благодарит.

— Поздравляю с успешным выполнением боевого задания, старший лейтенант Бегельдинов!

— Лейтенант, товарищ генерал, — пытаюсь поправить.

— Лейтенант! — с нажимом повторил генерал. — Я не оговорился. И еще поздравляю с награждением орденом Славы. Это — за воинскую отвагу и отлично проведенную разведку.

— В этом ему и совершенствоваться, — поворачивается он к командиру полка. — Опытные разведчики нам вот как нужны! — проводит он рукой по горлу. И опять ко мне:

— А ты летай, сынок, бей немцев!

— Есть, товарищ генерал, бить немцев! — Как можно громче, поняв намек, отозвался я.

Указание генерала было учтено в штабе полка и на КП дивизии. Теперь, наряду со штурмовками я систематически отправлялся в разведывательные полеты одиночкой, звеном, иной раз ведущим всей эскадрильи. Я был уже опытным пилотом, за плечами которого была добрая сотня боевых вылетов. Сто вылетов — сто схваток со смертью...

Кировоград был освобожден. Нечеловеческое напряжение в период наступления сменил кратковременный отдых. Авиаторы обживали новые аэродромы, получали новые самолеты, ремонтировали старую технику, пополняли боезапасы горючего, продовольствия. И вот радостная весть! Первый штурмовой корпус генерала Рязанова отмечен в приказе Верховного командования. Ему присвоено почетное наименование «Кировоградский».

А вскоре штурмовики Пошевальникова «отметили» это событие, чуть не разбомбив своего генерала, при вроде как до смешного нелепых и вместе с тем, вполне трагических обстоятельствах.

Произошло это так. Эскадрилья возвращалась после выполнения трудного боевого задания. Вражеские истребители будто предупрежденные, плотной стеной встали на пути штурмовиков, но «Илы» при содействии пятерки наших истребителей все-таки прорвались к цели. И, как положено, устроили шумок. Шестерка без потерь возвращалась на аэродром. Ведущим — комэск Пошевальников, за ним со своей тройкой — я.

Поглядывая по сторонам, я напряженно всматривался в горизонт, не появятся ли «Мессеры». Бывало и такое, что немцы перехватывали штурмовиков у самого аэродрома, дождавшись, когда от них отделятся истребители прикрытия. На этот раз небо было чистое, беспокоиться нечего. Я, как всегда, возвращаясь со штурмовки, стал мысленно анализировать малейшие ее детали.

Атаковали «Илы» крупную железнодорожную станцию. В начале все шло как надо, штурмовики в строгом порядке, в круге, вслед за ведущими срывались в пике, главное, на стоявший в тупике длинный состав с боеприпасами, для уничтожения которого, по наводке пехотной разведки, и вылетали. Навстречу «ИЛам» понеслись снаряды зениток. По вспыхивавшим дымкам я определил — стреляют с железнодорожной платформы, в составе же. Я было сделал заход, но опередил комэск. Спикировал на зенитки и уложил бомбы точно в платформу. Грохнули взрывы, в воздух полетели щепки, железки и даже сами зенитки. Я прошелся над искореженной платформой, прошил пушечной очередью, добивая метавшихся между путей артиллеристов. И тут я увидел паровоз. Машинист торопливо уводив его в сторону от разбомбленного состава, от рвавшихся взлетавших к небу вагонов.

«Опять паровоз», — мелькнула мысль. Я оглянулся. На этот раз эскадрилья была тут, ведомые следовали за мной.

Паровоз подо мной — спикировал — и удачно, с одного захода влепил в него очередь эресов. Внизу грохнуло, паровоз взорвался.

Снова налетели «Мессеры». Теперь уходить, у штурмовиков минимум боеприпасов, да и ни к чему это, рисковать. Строй немецких истребителей разорвали, перепутали появившиеся наши «ЯКи». Завязали воздушный бой, отвлекли на себя противника.

«ИЛы» спокойно пересекли линию фронта.

Но что это? Внизу на бугре, среди кустарников, явно маскирующийся танк. Не наш, нет, не наш, — догадываюсь я. Обратной связи с Пошевальниковым у меня нет. Как же ему сказать? Качаю самолет с крыла на крыло, привлекая его внимание.

Тогда тот поворачивает голову, смотрит вопрошающе, спрашивает:

— Тринадцатый, тринадцатый, в чем дело? Я показываю рукой вниз.

Командир смотрит, кивает головой, давая понять, что видит и знает, о чем речь.

Я снова смотрю вниз, сомнения нет, в лесу вражеский танк, причем на нашей стороне.

«Танковая разведка, — соображаю я, — конечно, не один. На разведку их посылают по два, по три. Замаскировались и сидят. Штурмануть бы».

И словно отвечая моим мыслям, в наушниках голос командира.

— Вижу цель. В лесу вражеские танки. Атакуем.

Самолет Пошевальникова сделал разворот и пошел в атаку за ним. Дал очередь из пушек, не поймав цель в прицел, поднял самолет. Внизу рвались бомбы, снаряды. Танк стоял целехонек. Пошевальников пошел на второй заход, остальные — за ним.

И все, «ИЛы» были пустые, бомбовые запасы иссякли, кончились снаряды, горючее. А танк стоял невредимым.

— Черт с ним, — гуднул командир в наушники. — Всем на аэродром!

А вечером Пошевальникова вызвал сам командир корпуса генерал Рязанов.

Возвратился комэск от генерала угрюмый. Утром собрал участников вчерашнего полета, объявил:

— Натворили мы делов, твою мать! Танк атаковали, а он наш. То есть английский, по лендлизу получен. «Валя-Таня», его танкисты почему-то называют. Говорят, дерьмо и гроб с музыкой. Но дело не в том. Главное, был в нем, «Вале-Тане», сам наш комкор, генерал Рязанов. На наблюдательный на этом танке выехал. За нашим же боем следил. А мы его...

— Как же так, почему с нами не говорил? — закричал кто-то.

— В том-то и дело, что в тот момент рация у них отказала, — пожал плечами Пошевальников. — В общем, наказаны мы. И не за то, что на свой танк накинулись, знаки на нем опознавательные не разглядев, а за то, что — к счастью — один танк разбить не смогли. За этот позор и взыскание. Приказано всем тренироваться в бомбометании.