"Александр Альфредович Бек. В последний час " - читать интересную книгу автора

пролетавший над расположением полка из окруженного советскими войсками
города. Пять гитлеровцев выбросились с парашютами и скрылись в лесу. Их
нашли по следам, оцепили, крикнули: "Сдавайтесь!" Один за другим появились
четверо, держа руки вверх. Пятый не показывался. Сдавшиеся объяснили, что
это полковник с двумя железными крестами, что он только что поклялся
скорее умереть, чем выйти к русским с поднятыми руками. Дав
предупредительный выстрел, Бурдаков произнес боевую команду, но в ту же
минуту из-за деревьев мирно вышел полковник с двумя большими портфелями.
Рук он действительно не поднял: руки были заняты.
- Так и запишите, пусть талгарцы посмеются. Жалко, что этого
полковника сразу отправили в дивизию. Привели бы сюда, я бы его всему
полку продемонстрировал. Все поняли бы, что значит сбить немецкий самолет.
Затем Костромин рассказал, что расчет противотанкового ружья в
составе трех бойцов (он перечислил их фамилии, имена и отчества),
устроивший засаду, дождался наконец добычи. Подпустив фашистский танк,
бойцы подожгли его несколькими выстрелами. Костромин послал им корзину
огромных талгарских яблок.
- Это тоже в сводку, - сказал он. - Пусть знают все, что комиссар
послал героям яблок.
- Записал, - быстро выговорил Щупленков и, подняв голову, держа
наготове карандаш, уставился на комиссара.
В эту минуту Костромин ощутил симпатию к юноше. Люди, которые вот так
- глядя ему в рот - слушали рассказы о талгарцах, сразу становились для
него необыкновенно милыми.
- Знаешь ли ты, - спросил он, - что значит втроем драться против
танка?
- Не знаю, - ответил Щупленков, - но, наверное, страшно.
- Угадал, - улыбнулся Костромин.
Рассказав еще несколько эпизодов, он произнес:
- Теперь пиши: "В последний час".
У Костромина была слабость к этому заголовку, который постоянно
фигурировал в сводках, хотя выдающиеся события вовсе не обязательно
случались именно в последний час.
На этот раз под таким заголовком он решил дать сообщение о молодых
бойцах, выразивших желание вступить в партию. Он повторил то, о чем
говорил Ермолюку: завтра они вместе с товарищами первый раз будут в бою,
завтра они покажут, как дерутся люди, которые хотят стать коммунистами.
Вот их фамилии. Раскрыв блокнот, он продиктовал фамилии. Последним в
блокноте был записан Щупленков. Костромин взглянул на писаря.
Щупленков застыл с поднятым карандашом, потупившись и густо
покраснев.
Костромин понял, что переживает Щупленков, понял, вероятно, лучше,
чем тот понимал себя. Когда-то, перед первым боем, Костромин чувствовал то
же самое: ему хотелось испытать себя под пулями, быть первым в атаке,
совершить подвиг, и в то же время душу охватывал страх. И если бы тогда,
накануне боя, командир приказал бы: "Отправляйтесь в штаб, вас берут
писарем", - он, вероятно, ушел бы с облегчением. Нет, пожалуй, не ушел бы.
Или, во всяком случае, повернул бы обратно с полдороги. И сказал бы
командиру... Кто его знает, какие слова нашлись бы тогда у Костромина, но
он сумел бы остаться в строю, пойти в бой вместе с товарищами.