"Генрих Белль. Завет " - читать интересную книгу автора

представлюсь чуть подробнее. Особого доверия как современник я, пожалуй, не
внушаю. Большую часть времени я провожу лежа на кровати и куря сигареты.
Жалюзи закрыты, так что света в мою каморку проникает ровно столько, сколько
нужно, чтобы разглядеть полоску клея на сигаретной бумаге. Около кровати
стоит стул, на нем аппетитная желтая горка рассыпного табака. Все мое
занятие состоит в том, чтобы скрутить себе новую сигарету, когда окурок
предыдущей, которую я изо рта не выпускаю, намокнет настолько, что перестает
тянуться. От табака у меня першит в горле, окурки я не глядя швыряю в окно,
а когда иной раз все-таки выглядываю на улицу, то вижу, как они в бессчетном
количестве лениво кружат в сточной канаве, словно раздувшиеся желтоватые
гусеницы-личинки - некоторые уже полопались и выпустили из себя табак, так
что он бурой кашицей застаивается в зеленоватой, вонючей илистой луже, ибо
уклон у канавы малость не в ту сторону. Время от времени, когда жижа
достигает критической кондиции, я одалживаю у уборщицы моего квартирного
хозяина метлу и гоню всю эту грязь к стоку, в котором она с утробным
урчанием и исчезает...
Лишь изредка я подвигаю себя на какие-то иные действия. Единственная
моя серьезная забота - это обеспечить себя табаком, с чем я справляюсь путем
продажи собственных книг. Однако даже это занятие для меня достаточно
утомительно. Я, по счастью, неплохо ориентируюсь в мире книг, но мне никогда
не хватает терпения заполучить за книги настоящую цену. Так что я с крайней
неохотой тащусь в мелкие темные букинистические лавчонки, насквозь
пропитавшиеся тем тяжелым духом, который исходит только от груд старых
книг, - сухим запахом плесени и пыли одновременно. Узеньким желтоватым
ладошкам, чьи движения почему-то напоминают мне суетливую и проворную
повадку енотов, я вручаю свои духовные богатства на предмет определения их
материальной ценности. Торгуюсь я очень редко, только если предложенная цена
кажется мне бессовестно низкой; обычно же просто киваю, а неуступчивость
проявляю лишь тогда, когда жадное лицо скупщика, пересчитывающего деньги,
доверительно приближается ко мне, чтобы в последнюю секунду еще немного
сбавить цену. Я уже смирился с тем, что с людишками этими мне не совладать -
как и с памятью о войне.


II

Первая моя встреча со Шнекером случилась летом сорок третьего. Из
подразделения военных переводчиков, размещенного в Париже, я был
откомандирован в одну из дивизий на побережье, где мне предстояло вновь
приобщиться к радостям "настоящей" пехотной службы. От последней
железнодорожной станции я добрался до заспанной деревушки, которая,
казалось, сплошь состоит из длинных и низких стен, прорезавших ковер густой
и высокой травы. Там, в северо-западном углу Нормандии, параллельно морскому
берегу протянулась полоска земли, навсегда отмеченная безнадежной тоской и
унылой затерянностью пустошей и болот вперемежку; тут и там по ней
разбросаны крохотные деревеньки, заброшенные и полуразрушенные хутора,
вялые, почти неподвижные ручейки, лениво текущие к заболоченным протокам, а
то и вовсе бесследно уходящие под землю.
После долгих расспросов я добрался наконец от станции до штаба
батальона. Там, как обычно, меня сперва заставили долго ждать, но в конце