"Сол Беллоу. В связи с Белларозой (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

- вот что они такое.
И еще один совет я дал - мысленно - Фонштейну: забудь все.
Американизируйся. Занимайся своим делом. Торгуй своими термостатами.
Предоставь теоретические изыскания жене. У нее есть к этому склонность, у
нее соответственный склад ума. Если ей нравится собирать книги об
истреблении евреев во Второй мировой войне и размышлять о нем, почему бы и
нет? А вдруг она и сама возьмет да и напишет книгу о нацистах и индустрии
развлечений. Смерть и коллективная фантазия.
У меня же зародилось подозрение, что в Сореллиной толщине тоже отчасти
материализовалась фантазия. В плане биологическом валы и загогули ее телес
производили сильнейшее впечатление. По сути же своей она была женщина
положительная, всецело преданная мужу и сыну. Никто не отрицал таланта
Фонштейна; однако мозговым центром деловых операций была Сорелла. Впрочем,
Фонштейн и без моих советов догадался американизироваться. Из четы с
приличным достатком они объединенными усилиями превратились в настоящих
богачей. Приобрели дом к востоку от Принстона [университетский городок в
штате Нью-Джерси], ближе к Атлантическому океану, пеклись об образовании
сына, а летом, когда он уезжал в лагерь, путешествовали. Сорелла, некогда
преподавательница французского, любила ездить в Европу. Более того, ей
пофартило найти себе мужа родом из Европы.
В конце пятидесятых годов они поехали в Израиль, и волею судеб дела
привели в Израиль и меня. Израильтяне - а у них по части культуры чего
только не было - пригласили меня открыть у них институт памяти.
И тут-то в вестибюле "Царя Давида" я и столкнулся с Фонштейнами.
- Сто лет тебя не видел, - сказал Фонштейн.
И правда, я переехал в Филадельфию и женился на девице из Мэйн-Лайна
[фешенебельный пригород Филадельфии]. Мы поселились в роскошном особняке с
садом постройки аж 1817 года за оградой и лестницей, его фотография была
даже помещена в журнале "Американское наследство". Мои отец умер; его
вдова переехала жить к племяннице. Я почти не виделся со старухой, и мне
пришлось справиться о ней у Фонштейнов. За последние десять лет я
практически не поддерживал связи с Фонштейнами, если не считать одного
разговора по телефону об их одаренном отпрыске.
В этом году они отправили его на лето в лагерь для научных
вундеркиндов.
Сорелла в особенности обрадовалась нашей встрече. Она не встала -
похоже, при такой толщине вставать ей было трудно, - но чувствовалось: она
неподдельно счастлива, что случай свел нас в Иерусалиме. У меня же при
виде этой пары промелькнула мысль: перемещенному лицу как нельзя более
кстати увесистый балласт в виде жены. Более того, он, по-моему, ее любил.
Моя собственная жена скорее походила на Твигги [Лесли Хорнби (р. 1949), по
прозвищу Твигги (Хворостинка) - модная в конце 60-х - начале 70-х гг.
манекенщица, известная своей худобой]. Попасть в точку, как известно,
практически невозможно. Сорелла, назвав меня "cousin", сказала
по-французски, что, как была, так и осталась "femme bien en chair" [в теле
(фр.)]. Я прикидывал, как Фонштейн исхитряется не заблудиться в этих
складках. Впрочем, мне-то что за дело. Они, видимо, были вполне счастливы.
Фонштейны взяли напрокат машину. У Гарри были родственники в Хайфе, и
они собирались поездить по северу.
- Согласитесь, страна просто невероятная! - сказала Сорелла, понижая