"Сол Беллоу. В связи с Белларозой (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

- Я хочу сказать, что я из тех, кого вы спасли в Италии.
Билли отвернулся к перегородке своей кабинки, а Фонштейна выволокли на
улицу.
Год за годом он засыпал Билли длинными письмами: "Я ничего от Вас не
хочу, даже пожать Вашу руку не хочу, хочу хоть минуту поговорить и
получить ясность".
Об этом еще в Лейквуде рассказала мне Сорелла, пока Фонштейн с моим
отцом застыли в трансе над шахматной доской.
- Роз, с его вывертами, не хочет видеть Гарри, - сказала Сорелла.
На что я заметил:
- Хоть убей, не пойму, почему Фонштейну так важно встретиться с Билли
Розом. Билли Роз не желает его знать? Не желает, и не надо.
- Потому что Гарри хочет выразить ему благодарность, - сказала Сорелла.
- Ему нужно только сказать спасибо.
- А этот взбесившийся пигмей решительно не желает видеть Гарри.
- Ведет себя так, словно никакого Гарри Фонштейна не было и нет.
- Почему, как вы думаете? Боится чувствительных сцен? Считает, что все
это - еврейские штучки? Такой, можно сказать, на все сто американец, и это
уронит его в собственных глазах? А что думает ваш муж?
- Гарри думает, что причиной всему перемены, которые происходят в
отпрысках иммигрантов, - сказала Сорелла.
И сегодня помню - я онемел от ее ответа. Я и сам часто не без неловкого
чувства думал об американизации евреев. Начнем хотя бы с внешности. В моем
отце было 165 сантиметров роста, во мне - 185. Отцу мой рост представлялся
чем-то вроде ненужной роскоши. Возможно, причины такого отношения
коренились в Библии, ибо царь Саул, который "от плеч своих был выше всего
народа" [Первая Книга Царств, 10:23], стал verruckt, то есть безумным, и
нашел свою погибель. Пророк Самуил предупреждал израильтян, чтобы не
ставили над собой царя, и "Господь от Саула отступил" [Первая Книга
Царств, 18:12]. Вот почему еврею надлежало быть не долговязым, а ладно
скроенным, сильным, но некрупным. А главное, ловким и сметливым. Таким был
мой отец, и ему хотелось, чтобы таким же был и я. К чему такой высоченный
рост; грудь и плечи у меня были слишком широкие, ручищи слишком большие,
рот до ушей, черные усы щеткой, голос слишком громкий, растительность
слишком обильная, на нелепых - вырви глаз - рубашках слишком много красных
и серых полос. Угораздило же дурака так вымахать. Что такое сын-великан?
Это же угроза, это же отцеубийца. Вот Фонштейн, пусть у него одна нога и
короче другой, всем удался: складный, подтянутый, рассудительный,
смышленый. Гитлеризм подстегнул его развитие. Когда теряешь отца в
четырнадцать лет, детству тут же приходит конец. Он похоронил мать на
чужеземном кладбище, второпях, даже оплакать не успел, попался с
подложными документами, загремел в каталажку (как говорят евреи - "Er hat
gesessen"). Перенес много горя. У него нет времени на трепотню, дурацкие
хиханьки да хаханьки, на глупости и спорт, он не станет лезть в бутылку,
раскисать как баба, распускать нюни как младенец.
Я, естественно, не соглашался с доводами отца. Мои сверстники выше
ростом, потому что нас лучше кормили. Более того, нас меньше ограничивали,
нам предоставляли больше свободы. На нас воздействовал более широкий круг
идей, нам, детям великой демократической страны, воспитанным в духе
равенства, никакие там черты оседлости не мешали жить в свое удовольствие.