"Сол Беллоу. В связи с Белларозой (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

не было спроса ни в Балтиморе, ни в Канзас-Сити, ни в Миннеаполисе,
благонравные девицы, которым никто никогда не предлагал руки и сердца,
подыскивали себе мужей в Мексике, Гондурасе и на Кубе.
По прошествии пяти лет хозяин Фонштейна счел, что он выдержал проверку,
и послал за Сореллой - она приходилась ему племянницей. В юности я никак
не мог себе представить, чем Фонштейн и Сорелла привлекли друг друга при
первом знакомстве. В Лейквуде, когда бы мы ни встречались, на Сорелле
неизменно был строгий костюм. Когда она клала ногу на ногу и юбка
общелкивала ее окорока, американец вроде меня легко мог нарисовать - и
рисовал ее себе - нагишом и в зависимости от жизненного опыта и знакомства
с живописью соотносил с излюбленным тем или иным художником типом.
Мысленно рисуя Сореллу, я выбрал ориентиром рембрандтовскую Саскию,
предпочтя ее рубенсовским обнаженным. Впрочем, и Фонштейн, когда он снимал
ортопедический ботинок... тоже был далек от совершенства. Словом, муж и
жена должны прощать друг другу недостатки. Мне кажется, я, как и Билли
Роз, скорее остановил бы свой выбор на русалках, лорелеях и хористках. У
восточноевропейских мужчин были более трезвые запросы. На месте отца мне,
прежде чем лечь в постель с тетей Милдред, пришлось бы сотворить крестное
знамение перед ее лицом (пусть это и не вполне уместно в моем случае),
произнести какое-то заклятие, иначе б меня заколодило. Но дело в том, что
я был не мой отец, а его балованный американский сын. Наши же предки не
отступали перед трудностями и ложились в постель, не взирая на лица,
понимая, что с лица не воду пить. Что же до Билли, который со спущенными
штанами гонялся за девчонками, приходившими к нему на прослушивание, что
бы ему остановить свой выбор на миссис Хомут. Он бы простил ей обвисшие
буфера и разбегающиеся ручейками вены на ногах, она простила бы ему стыд и
срам, а не срамные места, и они могли бы объединить свои юдольные судьбы,
быть опорой друг другу в радости и в печали.
Тучность Сореллы, ее высоко взбитая прическа, несуразное пенсне -
нарочитая "дамистость" - заставляли меня задаваться вопросом: как
трактовать таких особ? Кто они: мужчины в женской одежде, прикидывающиеся
женщинами педики?
Вот к какому ложному выводу пришел мальчик из буржуазной семьи, сам
себя относивший к просвещенной богеме. Меня увлекал волнующий мир
Гринвич-Виллиджа с его изысками.
Я не понял, совершенно не понял Сореллу, но в ту пору моя порочная
теория в какой-то степени нашла поддержку в рассказах Фонштейна о его
приключениях. Он излагал, как отплыл из Нью-Йорка и отправился работать на
Залкинда в Гавану, зубрил тем временем испанский, изучал рефрижераторные и
обогревательные установки на вечерних курсах.
- Пока не встретил американскую девушку, она приехала туда погостить.
- Вы встретили Сореллу. И влюбились в нее?
Когда я заговорил о любви, Фонштейн проткнул меня колючим, типично
еврейским взглядом. Как разграничить любовь, необходимость и расчет?
Люди с опытом - к чему я никак не могу привыкнуть - не склонны
откровенничать. И верно делают, во всяком случае, те из них, кто не
собирается выходить за рамки опыта. Но Фонштейн принадлежал к еще более
высокому классу - тем, кто не ограничивается опытом, а способен подняться
на следующую ступень; на этой следующей ступени они задаются целью -
переработать свои недочеты и тайные слабости в энергию горения. Человек же