"Сол Беллоу. Серебряное блюдо (Авт.сб. "На память обо мне")" - читать интересную книгу автора

Вокруг бушевала метель, трамвай бычьей масти остановился, ждал, когда
наденут бугель, сорванный завывающим, ревущим, грохочущим ветром. На
Говард-стрит им предстояло выйти и дальше идти сквозь метель на север.
- Начнешь разговор ты, - сказал папа.
У Вуди были задатки торговца, ярмарочного зазывалы. Они пробуждались в
нем, едва он вставал, чтобы рассказать о своем обращении в церкви - там
обычно собиралось человек пятьдесят - шестьдесят. И хотя тетка Ребекка
неизменно его вознаграждала, он сам себя брал за душу, когда говорил о
вере. Но случалось и так, что он говорил о вере, а душа его к этому не
только не лежала, а ее, душу, от этого просто-таки мутило. И вот тогда
Вуди выручала искренняя повадка. Всучить свой товар он мог лишь благодаря
выражению лица, голосу - словом, повадке. И тут-то глаза его начинали
сходиться к переносице. Уже по одному этому он чувствовал, до чего нелегко
дается ему лицемерие. Лицо кривилось, грозя выдать его. Все его силы
отнимали старания выглядеть правдиво. Цинизм ему претил - вот что толкнуло
его к плутовству. А где плутовство, там и папка. Папка штурмовал все эти
полосы препятствий, ров за рвом, и - крючконосый, широколицый - вставал
бок о бок с Вуди. Искренний, неискренний - к папке эти мерки не подходили.
Папка был как тот человек из песни: "Он, когда хотел чего, добивался
своего". Папка был телесный, в нем ощущалась работа органов пищеварения,
кровообращения, размножения. Когда на папку находил серьезный стих, он
говорил, что надо мыть подмышки, подмываться, насухо вытирать ноги,
готовить горячий ужин, говорил о жареных бобах с луком, покере или лошади,
победившей в пятом заезде в Арлингтоне [пригород Чикаго - Арлингтон-Хайтс,
где проводятся скачки]. Папка был как стихия. Вот почему Вуди с ним
отдыхал от религии, парадоксов и прочего тому подобного. А вот мама, она
мнила себя очень духовной, но Вуди знал, что она обманывает себя. Что да,
то да, со своим английским акцентом, о котором ни на минуту не забывала,
она вечно говорила то с Богом, то о Боге: ради Бога, слава Богу, Боже
сохрани. Но она была просто-напросто дебелая, трезвая, практичная, земная
женщина, на которой лежали самые обычные, земные обязанности: вскармливать
дочерей, ограждать, учить тонкостям обхождения, воспитывать в невинности.
И эти две огражденные голубицы, войдя в возраст, до того раздались в
бедрах, что головенки их казались узкими, жалкими. И сумасшедшими. Славные
девочки, только полные психи: Паула - псих жизнерадостный, а Джоанна -
подавленный и с закидонами.
- Пап, я все для тебя сделаю, но пообещай, что не осрамишь меня перед
миссис Скуглунд.
- Я плохо говорю по-английски, да? Ты стесняешься, стыдишься папы? У
меня что, еврейский акцент?
- При чем тут акцент? У Ковнера еще какой акцент, а ей хоть бы что.
- Да кто они такие, эти обормоты, чтобы задирать передо мной нос, кто?
Ты без пяти минут взрослый, и папа имеет право на твою помощь. Папа попал
в переплет. И ты привел его к ней, потому что у нее доброе сердце и тебе
не на кого рассчитывать, кроме нее.
- И тебя, пап.
На Девон-авеню оба угольщика встали. Один из них кутался в женское
пальто. В ту пору мужчинам случалось носить женское платье, женщинам
мужское - выбирать не приходилось. Запорошенный сажей меховой воротник
пальто от сырости взъерошился. Тяжело волоча за собой лопаты, они сошли с