"Руслан Белов. Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция" - читать интересную книгу автора

не сочиняли, потому что такого отца у вас не было.
А теперь она чужая...
Лежал до пяти, пока не вспомнил, что в холодильнике есть, взял вчера не
одну, три - попалось хорошее вино. И набрался. А что пьяному с утра делать?
Только писать. Я часто нетрезвый пишу. У нас корифей был в отечественной
геологии. Всемирно известный. Так он такие книжки с отчетами писал, что
Сталинские и Госпремии, как из чайника лились. Почему из чайника? Да потому,
что этот корифей для изготовления научного шедевра запирался в избе (если
был на полевых работах) или квартире с пятилитровым чайником спирта без
всякой там закуски и писал. На особые шедевры чайника, конечно, не хватало,
и ему меняли через форточку, и опять без всякого сала. Я попробовал, когда
диссертацию писал - знаете, получилось! Двадцать листов в тумане настучал,
потом один узбек из них докторскую сделал. Если не верите, спросите, он
скажет, честный он...
Вернемся, однако, к баранам, тем более, протрезвел чуть-чуть. Сейчас
такое напишу...
Не знаю, что был бы я без золота, без всего того, что с ним связалось.
Оно - подкладка моей жизни. Невидимая никому несносная подкладка - жизнь
почти стерлась, как брюки в промежности, а она, блестит, как новая, и греет,
греет, греет.
...Это случилось в семьдесят восьмом, во второй половине дня - как
вспомню, так адреналин прет, куда против него алкоголю! Скоро закончив
картирование дальнего участка, спустился в долину и сел обедать на зеленой
лужайке у ручья, по-детски беззаботно пускавшего пузыри в своих высоких
бережках - "Буль-буль. Буль-буль-буль". Два часа назад я видел его под
перевалом - рыча и брызжа слюной, он вырывался из-под ледника, вырывался и,
увлекая за собой камни, зверем бросался вниз. Теперь он успокоился. На
время. Пока добежит до Ягноба, рычать ему и рычать.
Обед состоял из банки кильки в томатном соусе - глаза бы ее не видели -
увесистой краюхи замечательного хлеба, выпеченного утром на разведочной
пекарне, и фляжки сладкого крепкого чая. Пока ел, вылезли сурки. Ветер дул
ко мне, и один из них, цветом червонного золота, толстый, зад шлейфом
волочится, свалился со склона чуть ли не к моим ногам и принялся щипать
траву, время от времени пристально поглядывая. Я знал, что сурки не боятся
неподвижного, и наблюдал картину, неспешно попивая сладкий чифирок. Когда
расстояние между нами сократилось метров до пяти, во мне проснулся охотник.
Он прыгнул на животное вепрем, и если бы не килька, краюха хлеб и
пол-литра чая под завязку, тому бы не поздоровилось, не помогли бы и
лошадиные зубы, и волчьи когти. А с ними (килькой и т.д.) прекрасное жаркое,
три бутылки целебного жира и треть меховой шапки успели отпрянуть и скрыться
в ближайшей норе. Однако охотник не захотел смириться с неудачей. Забыв об
усталости, он схватил молоток и принялся разрывать сурчину, хотя хорошо
знал, чем это предприятие закончится - вскрыв нору метра на три, он
обессилит, пошлет сурка к сурочьей матери и, ополоснувшись в ручье, потащит
рюкзак с пробами и образцами - килограммов двадцать, обедать ведь сел, чтобы
хоть как-то его облегчить, - потащит в лагерь, до которого три километра
вниз по долине и потом еще восемьсот потных, совершенно ишачьих метров прямо
в лоб. Однако судьба вознаграждает безумство, вознаградила и на сей раз: на
третьем метре охотник наткнулся на свое червонное золото.
Это была золотая скифская бляха в полкило, не меньше. Она сидела в