"Лилия Беляева. Игра в Дурочку " - читать интересную книгу автора

"... Ну конечно, конечно, были в моей жизни большие горести. Я знаю
страшное. Мой десятилетний сын погиб под бомбежкой. Я убедилась в
невероятном: человек с голоду может есть другого, если тот умер прежде,
резать на мелкие кусочки и жевать, жевать... Я видела... Ленинградская
блокада - это, пожалуй, самая основная часть моей жизни. Я видела, как у
голодных-холодных людей за кусочек черного хлеба отнимались шедевры
живописи, скульптуры. Там, там, в блокадном Ленинграде, ходили спекулянты,
сытые и наглые, обеспечивали свое будущее и своих детей, внуков-правнуков.
Но в госпитале, где я работала медсестрой и где вечерами перед ранеными пела
русские романсы, - сколько было чистых, светлых душ... И я знаю, какая это
радость - вдруг увидеть на обочине пробившийся сквозь асфальт одуванчик...И
я знаю, какое это счастье - помочь любимому стать тем, кем его задумал
Господь. В тридцать пятом я сказала себе: "Сделаю из Георгия режиссера!
Превосходного режиссера!" И это мне удалось. Какой же это подарок судьбы -
изо дня в день, и целых сорок шесть лет жит рядом с талантливейшим
человеком, который мог спеть десятка два опер от и до, сыграть на
аккордеоне, на баяне, затянуть с казаками их песню и присвистнуть в нужном
месте звонче всех! А как он танцевал вальс! Я летала в его руках по
воздуху...
Бог отнял у нас единственного сына. Возможно, таков промысел Божий.
Дети ведь требуют столько забот, любви... Как их совместить с беспамятным,
рыцарским служением искусству?
За все, за все благодарю я тебя, жизнь! За мои свершения и несвершения!
За то, что и печаль утрат не обошла меня стороной, что я пережила со всеми
вместе, со всей страной столько всего, столько всего... Что я слышала
грозный рокот житейского моря, меня накрывали подчас с головой его ледяные
валы... Но оттого, что мне никогда не хотелось лишь маленького приватного
личного удовольствия за атласными шторами, среди плюшевых банкеточек, - я,
наверное, и сумела устоять... Никакой душевной опустошенности, никакого
ледяного ощущения бессмысленности прожитых лет. Бог подарил мне такую
длинную, разноцветную жизнь! Я могу теперь безо всякой суеты перелистать все
её страницы, заново пережить как радостные, так и горестные моменты,
вспомнить себя, молодую, в огромной белой шляпе, в бальном шифоне, а
следом - в кирзе, ватнике, прожженном у костра...
Ну и что же из того, что болезнь моя прогрессирует? Что я попала волею
судьбы в Дом ветеранов, где столько старости в ассортименте? Я ещё могу
бродить по ближайшему лесу, нюхать цветы, помнить добро..."
Отчего заплакала? Оттого, что она вдруг написала: "Никогда, никогда..."
"... Я знаю, чего не смогу уже никогда: нажать ногой на лопату и в
отрытую ямку, где жирно, сочно блестит добротная земля, приладить луковицу
лилии регале... Никогда, никогда не распахну обе створки высокого окна прямо
в сирень на своей даче... Никогда, никогда не надену белое воздушное платье
и туфли-лодочки на тонком каблуке, чтобы войти, сияя, в зал, где, медля
каждым следующим тактом, словно приседая в нерешительности, раздаются первые
звуки вальса "Голубой Дунай"... Никогда, никогда никто не позовет меня
больше издалека голосом мамы, отца, брата, Георгия: "Томочка! Тамарик!"
Какая уж я Томочка, со вставной челюстью... Это-то все я понимаю, понимаю,
но... Оказывается, тело стареет, а душа никак не поспевает за ним, никак..."
А в самом конце из Тютчева: