"Юлия Беляева, Евгений Бенилов. В Бирмингеме обещают дождь" - читать интересную книгу автора

смягчить его классовый антагонизм - а также потому, что мне его стало
жалко, - я угостил его пивом; а уж после того, как я сочувственно выслушал
полный набор его жалоб, отделаться от него стало положительно невозможно. Он
таскался за мною по пятам, систематически не давая общаться с приехавшими из
России старыми друзьями, влезал с дурацкими разговорами и, вообще, всячески
отравлял мое существование. Периоды нелюдимости и общительности, между
которыми он осциллировал в прежние времена, скрестились теперь в один
уродливый гибрид: он говорил почти все время, но нес при этом не веселую
беззаботную чушь, а нечто угрюмо-агрессивное, направленное в адрес Ельцина,
Жириновского, демократов, коммунистов, мафии, Российской Академии Наук в
целом и директора НИИАНа академика Шаврентьева в частности.
Разговор, который я хочу описать, произошел вечером последнего дня
конференции.
Из Международного Центра Конвенций мы вышли около семи; перед нами
шумела плотная, как театральный занавес, пелена дождя и позади нее -
славный город Бирмингем. Нас было пятеро: обосновавшийся, как и я, в Англии
Леша Громов; вышеупомянутый Денис Саломаха; я; моя бывшая однокашница Юлечка
Вторникова; а также Илья Левин - светило мировой науки и главный моралист
нашей бывшей компании (прозванный друзьями за кристальность души "Умом,
Честью и Совестью Нашей Эпохи"). Мы были слегка "под шефе", что являлось
результатом заключительного конференционного банкета, однако душа просила
еще - и мы решили заглянуть в расположенный неподалеку паб. Сгрудившись
впятером под два имеющихся зонтика, мы прошли метров двести по вымощенной
коричневым кирпичом дорожке вдоль Гранд Канала и через пять минут уже
сидели, попивая пиво и поедая картофельные чипсы, на втором этаже уютного
английского кабачка. Несмотря на проливной дождь, посетителей было много, но
нам посчастливилось найти свободный столик у окна; кругом шумели разогретые
алкоголем и отсутствием необходимости идти завтра на работу англичане.
Как это часто бывает в разговоре когда-то близких, но давно не
видевшихся, друзей, беседа прыгала с темы на тему, вращаясь, в основном,
вокруг судеб наших коллег по НИИАНу: мы с Лешкой задавали вопросы, остальные
отвечали. Некоторое время обсуждался бывший директор Коршунов, укравший у
вверенного ему института триста тысяч долларов, - более всех его ругал
непримиримый в вопросах морали Илюша Левин. Постепенно тема была исчерпана;
"Не-ет, друзья, - подвел черту своей любимой присказкой Илюша, -
порядочный человек всегда остается порядочным и даже не колеблется!"
- А я не согласен. - вдруг выпалил Саломаха.
- Не согласен с чем?... - несколько брезгливо поинтересовался у него
Левин.
- С тем, что не колеблется. - Саломаха с мрачным хлюпаньем втянул в
себя пиво, - Колеблется. Я вот, к примеру ... - он пожевал губами в
поисках подходящего слова, - в общем, как бы это сказать ...
Наступила удивленная тишина.
- Ну, что ты, Денис! - с приторной задушевностью и ангельским
выражением на лице вмешалась Юлечка Вторникова, - В каких-нибудь мелочах
ты, может, и колебался, но уж в серьезных-то случаях, я уверена, поступал,
как подсказывала тебе совесть.
- Я про серьезный случай и говорю. - отвечал польщенный ее вниманием,
но не оценивший ее сарказм, Саломаха, - И насчет своей совести тоже
заблуждаться можно ... - он неопределенно махнул рукой и умолк.