"Александр Бенуа. Жизнь художника (Воспоминания, Том 2) " - читать интересную книгу автора

"золотые" арфы. Во время же антракта перед декорацией, изображавшей парк с
высокими кипарисами, два клоуна тешили публику своими шутками. Всего важнее
для меня было то, что я был, наконец, в театре. Я знакомился с самой
атмосферой театра, с общим его видом. С жадностью разглядывал я во всех
подробностях своеобразное, сверкающее огнями и позолотой великолепие этого
раскрывающегося передо мной, над и подо мной простора. Было как-то особенно
жутко и сладостно ощущать себя в нем, в этой круглой зале в пять этажей с
рядами каких-то стойл-коробочек в каждом из них. Над голубыми портьерами
царских лож - толстые белые амуры держали золотые короны и гербы с орлами, а
с круглого потолка, на котором были изображены пляшущие девы, светила
большущая, горевшая бесчисленными огнями, люстра. Таинственной казалась мне
та черныя дыра, из которой она свешивалась и куда, по рассказам папы, ее
снова после представления убирали для чистки и зажигания
(О театральной люстре у нас хранился смешной рассказ про то, как папа
дал билет в театр одному из своих подрядчиков - простому крестьянину и как
он от всего спектакля, кроме люстры, на которую без перерыва три часа
глядел, так ничего и не увидал. Другому подрядчику папа дал билет на
спектакль "Ревизора". На следующий день он его спрашивает: "Ну что,
Прохорыч, как тебе понравилось представление?". "Покорно благодарим, очень
понравилось, да только уж больно долго пришлось дожидаться". "Почему, разве
не началось, как полагается, в семь часов?". "Никак нет, Николай Леонтьевич,
без малого в полночь начали". "А что же было до этого?". "Да так, все что-то
господа приходили, уходили, да промеж себя разговаривали, я их и не слушал -
не мое, дескать дело"... Оказывается, вся пьеса "Ревизор" прошла для
первобытного Прохорыча, как "разговор промеж господ", а оценил он только род
движущейся картины, которыми в те времена (с незапамятных времен) кончались
русские драматические спектакли. Занавес после заключительного акта еще раз
подымался и в свете бенгальских огней на сцене с полдюжины балерин в
сверкающих мишурой платьях - медленно проплывали кругом, сидя в лодочках,
изгибая стан и сводя калачиком руки над головой. Это был обычай специально
учрежденный для простолюдинов и не имевший никакого отношения к
предшествующей пьесе. Такой "апофеоз" в обиходе носил название "Волшебной
карусели". Публика этим зрелищем пренебрегала и до него покидала театр.).
Поразил меня тогда и запах театра. Тогда театры освещались еще газом, и
характерным запахом для них была та смесь всяких людских испарений, над
которыми доминировал именно газовый дух. Долгое время и после того, как было
введено электричество, остатки этого запаха, казалось, наполняли коридоры и
залы казенных театров, а теперь запах газа неминуемо вызывает во мне, с
особой остротой, воспоминание о театрах моего детства и юности.
Что касается помянутого занавеса Мариинского театра, то, когда мы вошли
в ложу, он был спущен и едва освещен рампой, но перед тем, чтобы его
поднять, его ярко осветили и тогда он предстал во всей своей красе. Впрочем
я не только тогда оценил этот замечательный занавес Мариинского театра, но и
позже я всегда любовался им - до самого того момента, когда его заменили
новым и очень безвкусным. Нежность к тогдашнему занавесу Мариинского театра
разделяли со мной, как я впоследствии узнал, и Бакст, и Сомов, с уважением
отзывался о нем и мой отец. Изображен был на этом занавесе, в голубоватой
гармонии, полукруглый храм со статуей Аполлона Бельведерского посредине.
Роскошная писаная рама, увитая розами и поддерживаемая амурами, окружала эту
"картину", а сверху же и по бокам свешивались малиновые бархатные