"Нина Берберова. Аккомпаниаторша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Павел Федорович, можно к вам? - и я стукнула два раза.
Я явственно сознавала в ту минуту, что не успею даже сесть в кожаное
кресло, стоящее у стола, что тут же, на пороге, скажу ему все, и если он
плюнет мне в лицо, сдержусь и смолчу.
Но ответа из-за двери не было.
Тогда я приоткрыла ее.
Павел Федорович сидел у стола. В комнатах чуть смеркалось. Он сидел,
выдвинув средний ящик стола, склонившись над ним, и что-то внимательно в нем
разглядывал. Левая рука его висела между креслом и столом, правая лежала
перед ним.
- Павел Федорович! - крикнула я.
Но он не двинулся.
Тогда я увидела, что он мертв, что в правой руке его, уроненной на
стол, зажат револьвер.
Я закричала. Дора, за тремя дверьми, на кухне, не услышавшая выстрела,
выбежала на мой крик. Она потерялась - не знаю, что больше испугало ее: труп
Павла Федоровича, сидящий в кабинете, или мой долгий крик, который она никак
не могла остановить и который все продолжался. Когда я вспоминаю его, мне
кажется, что он длился три дня. На самом деле Дора догадалась мне плеснуть в
лицо воды, и я стихла. А через десять минут она уложила меня на диван в
гостиной, где я и осталась - опять-таки не помню, сколько, вероятно, до
прихода Марии Николаевны, хотя сейчас мне кажется, что пролежала я там
долго, очень долго, как-то даже вовсе вне времени.
Эти полчаса представляются мне самыми непереносимыми во всей моей
жизни, и не только моей. Я думаю, что несмотря на весь ужас и страх
существования, девять человек из десяти никогда не знали того, что знала
тогда я. Между "это случилось" и "этого могло не случиться" дрожало и падало
куда-то мое сердце. Я не могу ни вспомнить, ни объяснить того, что я тогда
чувствовала (или думала - это было одно). О себе, о роке, о людях, о
счастье, еще о роке, и даже о той пуле, которая недавно еще была у меня под
рукой, которой я метила в пространство, и которая нашла сама свое место,
предназначенное ей.
- Будьте мне другом, Сонечка, - сказал надо мной голос, который я узнаю
и через тысячу лет, и в полном беспамятстве. - Помогите мне.
И Мария Николаевна за обе руки подняла меня с дивана. В дверях стояли
незнакомые люди.
Все изменилось, жизнь этих двух лет, волнение, слежка - все кончилось,
и все, что совершилось, совершилось без меня, как если бы я вовсе не
существовала. Я возвращалась к тому, чем была вначале, с чувством неодолимой
усталости в сердце, с сознанием полной своей ненужности. Мимо меня прошли
люди и страсти - я видела их из своего угла, я рвалась к ним, чтобы кому-то
что-то испортить, кому-то помочь, как-то заявить себя в этом движении, и я
осталась обойденной, меня не взяли в игру, которая кончилась самоубийством
Павла Федоровича. Он до меня знал обо всем, он без меня понял, как следует
ему поступить, он не сквитался с Бером и Марией Николаевной, а уступил ей
дорогу, для того, чтобы она продолжала жить, как ей хочется и быть
счастливой, с кем хочется. Для того, чтобы она была свободной.
Я полюбила говорить сама с собой. От своих тогдашних монологов я, может
быть, пришла к этим запискам. Никто не слышал меня. Ночи - лунные,
февральские ночи - я стояла у себя перед окном, не зажигая света, не опуская