"Нина Берберова. Аккомпаниаторша (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Там какое-то галифе, - сказал он мне. - Это, наверное, Сеня.
Приехал-таки дурак! Ну, пусть объяснится.
Мы посидели в детской, где не было никого. Прошло полчаса. Павел
Федорович показывал мне какие-то бумаги и просил запомнить новые имена, под
которыми мы тронемся на юг на будущей неделе. Я волновалась ужасно, и мне
было странно, что он совершенно спокоен. Внезапно в переднюю вышли. Слышно
было, как вышли двое, но ни Мария Николаевна, ни ее гость не произнесли ни
единого слова. Сеня рванул входную дверь.
- У него все-таки были какие-то сумасшедшие надежды, - сказала Мария
Николаевна, входя к нам. - Как тяжело это. Пятнадцать лет верной дружбы:
веселый, неглупый человек. Потеряла я его.
И она села. Павел Федорович спросил:
- Но ты не была груба?
- Немножко, - ответила она и, облокотившись на руку, задумалась.
Я стояла у окна, вытянув руки по швам. Я хотела кинуться к ним обоим,
просить, чтобы они меня прогнали от себя.
- А у меня новости, капитальные новости, - заговорил Павел Федорович, -
все готово, и я думаю, что мы скоро двинемся.
Мария Николаевна подняла голову.
- Постылая Москва, - сказала она. - На север, на юг - все равно куда,
только бы вон.
И через пять дней мы тронулись в путь.
Наше путешествие было таинственно и опасно, оно стоило много денег и
драгоценностей и длилось около месяца - но даже всеми своими исключительными
минутами оно было слишком похоже на другие такие путешествия, и если нам во
время нашего странствования казалось, что только нам на долю выпало ловить
на себе паразитов, быть обкраденными до нитки, прятаться в теплушке,
уцелевшей на развороченных динамитом путях, то по приезде в Ростов мы
узнали, что десятки, сотни людей испытали то же, что и мы, и в общей веселой
и обильной жизни никто уже не вспоминает об этом. У нас теперь был
аппартамент в гостинице. Павел Федорович в несколько дней сделал какое-то
почти миллионное дело, Мария Николаевна занималась, выступала, блистала. А
я... я была в первый раз в жизни влюблена. Мы ходили к Филиппову есть
пирожные. Ему было восемнадцать лет, он был на первом курсе, и его глупость
умиляла меня до слез.
Тут было все, и "если я уйду на войну, вы будете плакать?", и "я
слишком много в жизни пережил, чтобы не понимать...", и "если вы не можете
мне подчиниться до конца, то скажите прямо" - бесконечно-сладкие и
совершенно пустые слова, от которых я впадала в счастливое оцепенение.
Дома я скрывала свое знакомство. Я старалась быть такой же
исполнительной и покорной. Каждый день Мария Николаевна занималась: были
выступления - преимущественно благотворительные; здесь опять был тот успех,
который окружал ее всюду, как воздух. А я думала о том, что мы с моим
первокурсником поженимся, и я брошу Травиных - без предупреждения, без
прощания - начну свою жизнь, рожу ребенка, брошу музыку, сыгравшую со мной
такую жестокую шутку. И этими мыслями была счастлива.
- Сонечка, сядьте сюда, - сказала мне однажды Мария Николаевна, - ведь
вы - мой дружок, а потому я могу с вами говорить откровенно?
- Да, Мария Николаевна, - и я села, куда она приказывала.
- Посмотрите на меня. У вас последнее время глаза стали другими: