"Нина Берберова. Облегчение участи" - читать интересную книгу автора

- Да, это я, маменька, - отвечал он. - Здравствуйте.
- Здравствуй, хищник. Ну, кого нынче обглодал?
Он подходил здороваться. Обыкновенно бывал еще кто-нибудь, и Ксения
Андреевна держалась с ним надменно-игриво.
- Вы слышали: "маменька"! - восклицала она, а крашеные рыжие волосы,
низкий бюст, слои напудренной шеи безжалостно выдавали в ней что-то почти
старушечье. - Ты старишь меня, бандит.
Это была вторая жена Алешина отца, его мачеха, одержавшая когда-то над
Клавдией Ивановной большую жизненную победу.
Он расцветал здесь каким-то особенным, редким цветом, округло садился в
кресло, сытно острил, сам хохотал густо и громко, масляно смотрел на Ксению
Андреевну, на гостя или двух - чиновных, не бедных, которых маменька
приголубливала. Несмотря на разницу лет, Алеша умел поддержать их особый
разговор, где действовали все какие-то члены, председатели и
вице-председатели, где обсуждались выборы в какой-то комитет, или совет
комитета, или президиум совета. Евграф Евграфович намекал на возможность
кандидатуры Юлия Федоровича в ревизионную комиссию. Один гость делал
многозначительное лицо, другой гость считал перебаллотировку неминуемой,
маменька ядовито и очень к месту интриговала в пользу адмирала
Вязминитинова, передавшего кому-то какие-то благотворительные суммы.
Алексей Георгиевич внезапно требовал шампанского, рассказывал веселый
анекдот, целовал ручки Ксении Андреевне, вел себя как избалованное
сокровище, которому все позволено, потом становился почтительным, нежным,
вынимал из кармана контрамарку в легкомысленный театр, дарил ее всем вместе
и откланивался.
Алексей Георгиевич прожил часть жизни с отцом, часть жизни с матерью,
месяц там, неделю тут, зиму там, лето тут. Ему было десять лет, когда отец
его бросил семью, сошелся с женщиной, которая называла себя актрисой, и
продолжал неаккуратно и скудно содержать Клавдию Ивановну с двумя детьми: им
и сестрой Нютой, умершей через год от менингита. Он ходил в реальное; жили
на песках, в темной квартире с одним ходом, заставленной прежней,
громоздкой, скучной мебелью. Из комнаты в комнату вели какие-то окошки,
чтобы было светлее, и там, у потолков плели паутину толстые пауки. Их
никогда не снимали озабоченные чистотой крашеных полов и крахмалением
занавесок мать и нянька. И иногда, по вечерам, окруженные собственной парчой
и женским суеверием, пауки выбегали на середину потолков и там кидались друг
на друга, сосали друг друга и, высосав, сохли, сморщивались и падали.
Возвращаясь из реального, Алеша сейчас же садился за стол в своей
заставленной шкапами и корзинами комнате, где неделями не открывалась
фортка; сидел так до вечера, писал сочинения, решал задачи, в истории и
русском языке заглядывая на одну главу далее того, что требовалось, чтобы
уже знать, о чем будет речь завтра. У него была над столом ореховая полочка,
и там стояли латинские подстрочники, гектографированные решения теорем,
книга "Образцовые сочинения для VI, VII и VIII классов", другая:
"Самоучитель по физике", третья - "Билеты по географии и ответы на них". По
каждому предмету требовался в классе один учебник, а у него их было
несколько: были Сиповский, Саводник, Незеленов, Смирновский; были Краевич и
Цингер, были Лебедев, Смирнов и Янчин, были Киселев и Давыдов, а по
истории - Илловайский, Платонов, Виноградов, Белярминов, Елпатьевский и еще
неизвестно кто, потому что первый лист был вырван. Все эти учебники Алексей