"Кирилл Берендеев. Lues III" - читать интересную книгу автора

минеральной водой и полупустая пачка папирос. Он не курил, но по опыту
знал, может пригодиться.
Последний раз оглянувшись на сарай, он невольно сгорбился под
изнурительным дождем и побрел по краю раскисшей дороги к станице. Автобус,
единственный на сегодня дневной рейс, должен уйти в поселок через два часа.
За это время ему надо успеть зайти в киоск и купить поселковую газету.
Необходимое для выполнения всего плана условие; хотя читать он уже давно
отвык. Затем придти на автобусную станцию и снова ждать.
Сапог увяз в грязи. Он с трудом вытянул его и продолжил путь. Примерно
так же, но только с сопровождением, он уходил первый раз. Тогда - из
Грозного, куда-то в неизвестность. Переговариваться и задавать вопросы
запрещено было сразу, и он более всего боялся неосторожным жестом,
движением обеспокоить своих стражей. Тогда тоже был ноябрь, первые его
числа. Девяносто первый год. Страна еще не знала, отмечать ли ей бывший
великий праздник или уже нет. И он сам, оставленный в одиночестве, в
окружении безмолвных бородатых людей с автоматами, ведших его и еще
нескольких человек, взятых вместе с ним, не знал.
Дорога шла по балке, затем резко поднималась вверх. Добравшись до
вершины, он оглянулся. Нет, не увидят его ни те, ни другие. Пелена дождя
надежно укрыла его ото всех.
Сделав еще два шага, он остановился. Бутылка легла неровно, при каждом
движении ударяла в спину. Он сбросил рюкзак, поправил ее, положив между
ботинками, и продолжил путь. В этот момент он напрягся, вместе с
воспоминанием пришло и ожидание тычка ствола автомата в спину и окрик
"пошевеливайся!" на чеченском. В девяносто первом он его еще очень плохо
знал. Его и еще несколько человек, захваченных на автобусной остановке в
центре Грозного, недалеко от вокзала - а он направлялся именно туда -
вывели из фургона и погнали же раскисшей степной дороге в ту самую
неизвестность, которой он боялся более всего. В фургоне он лежал на полу.
Рядом с другими горожанами, с завязанными глазами и стянутыми "браслетами"
за спиной запястьями. Трудно было сказать, сколько времени он провел в этом
положении. Над ними на скамье сидели двое в масках, один из которых немного
знал русский и не давал шевелиться и разговаривать, тыкая всякий раз
тяжелым сапогом в живот.
Когда он выбрался на возвышенность, идти стало заметно легче. Но от
непогоды раззуделось плечо. Сколько тряпок он не подкладывал под ремень,
язвы все равно начали вновь гноиться, липкая влага пропитала рубашку.
Ничего, идти недалеко, еще один спуск и подъем - и будет видна станица. Он
хотел что-то произнести вслух, что-то сопутствующее своим мыслям, но не
решился, точно рядом все еще кто-то был. Точно его все еще вели по голой
степи в неизвестность бородатые люди в камуфляже. Они шли молча и так же
молча подталкивали тех, кто отставал, и все брели и брели по раскисшей
проселочной дороге.
Плечо неожиданно отдалось резкой болью натруженной мышцы, когда он
оступился и едва не упал. Подниматься надо было самому и как можно скорее,
стражи вставать не помогали, напротив, упавшие торопились подняться на
одеревеневшие от долгой изматывающей ходьбы ноги, и опасливо оглядываясь,
брели дальше, ожидая короткого замаха и удара прикладом в спину.
Снова он невольно оглянулся. По-прежнему непривычна свобода. В долгом
пути первый раз без сопровождения. Скорее всего, ему до конца не доверяли.