"Михаил Берг. Письмо президенту " - читать интересную книгу автора

стремлений или маниакальной жестокости. Короче, как я да ты, да мы с тобой.
Более того, благодаря ряду случайностей и нашей с Вами близости, о чем
Вы, скорее всего, не подозреваете, я могу увеличить список Ваших достоинств,
приплюсовав к нему еще одно. Причем, сделаю это, проанализировав Вашу
сакраментальную фразу про мочить в сортире, которая, действительно, кем
только и по какому только поводу не цитировалась. Кстати, практически всегда
с отрицательными коннотациями, и чаще всего как символический знак хамам,
дабы они узнали своего. В то время как я, фактически сразу расшифровал это
сообщение принципиально иначе, пытаясь понять, почему в конце относительно
длинного и нудного официального разъяснения по поводу вещей, вызывающих у
Вас эмоциональный и непосредственный отклик, Вы для многих неожиданно - но
не для меня, и, скажем, не для представителей нашего с Вами поколения -
перешли на просторечие, обогащенное использованием фени и интонированное
брезгливым раздражением. Мне кажется, большинство посчитало, что Вы были
просто рассержены на боевиков. Что, конечно, возможно, но дело не в этом,
или не только в этом.
В нашем поколении, не знаю, как его определить - второе послевоенное
поколение, или поколение, юность которого совпала с 1968-годом, а может
быть, поколение, учившееся в школе, пока Битлс были еще вместе, но так или
иначе одно стало общим - отвращение к пафосу и высокопарной серьезности, а
также обязательное присутствие иронии, как необходимое дополнение к любому
утверждению: будь это объяснение в любви или в ненависти. Именно из этой
традиции я вывожу краеугольные слова мочить в сортире, так как сначала Вам
пришлось прибегнуть к довольно плавным и формальным периодам в рамках вполне
понятного лексического официоза, который своей унылой осторожностью так
сильно надоел, вызывая отвращение говорящего к самому себе, что это самое
мочить стало попыткой уравновесить и как бы заземлить все предыдущее.
А отвращение к пафосу, не сомневаюсь, существенное достоинство, ибо оно
очень похоже на отвращение к вранью, или близко к нему, что, конечно, не
блокирует вранье как таковое, но делает его, по меньшей мере, неприятным,
нежелательным и даже сложным в психологическом и культурном плане.
Я хотел обо всем этом написать, когда первый раз задумался о самом
жанре письма к президенту, еще во время давней истории с Бабицким, которого
знал, наверное, чуть больше. И тогда все примеривался к тому, как начать,
представлял себе это письмо, воображал, каким может быть ответ на тот или
иной вопрос, каким выбрать тон, чтобы добиться большего понимания? В этом
воображаемом письме я, как часто бывает в эмоциональном разговоре, внезапно
переходил от высокопарного и дистантного Вы к пусть и несколько
фамильярному, но зато более доверительному ты. Причем, конечно, не из
желания обидеть, унизить или эпатировать, а просто в соответствии с жанром -
доверительного, откровенного, почти интимного разговора двух людей, у
которых общего оказалось куда больше, чем они предполагали.

Ведь мы с тобой не просто ровесники: родились в одном городе в один
достопамятный 1952 год, который прожили еще при Сталине; вместе в 59-м пошли
в первый класс, в 67-м закончили восьмилетку и одновременно поступили в
спецшколы: ты - в химическую, я - в физико-математическую. Ну, а в 69-м -
университет.
Более того, все детство прошло на соседних улицах, с двух сторон
Таврического сада, ты жил в Басковом переулке, я - на улице Красной Конницы,