"Дмитрий Биленкин. Четвертая производная (Авт.сб. "Снега Олимпа")" - читать интересную книгу автора

звездочку.
- Вега. Земля - там. А вот Марс, Юпитер, Сатурн.
- Вся солнечная система у нас под ногами, - прошептал Радунский.
Он посмотрел вниз.
- Не странно ли! Восседаем в кресле, как боги на облачке...
- Не увлекайтесь слишком - голова закружится.
- А Магнитный мешок? Он здесь? Там? Вокруг?
- Конечно. Он здесь... всюду...
Корк сделал неопределенный жест.
Радунский в который раз попытался наглядно представить Магнитный мешок
и, конечно, не смог. Слишком все это было непохоже. Ни на что не похоже.
Одним фактом своего существования Магнитный мешок опровергал когда-то
незыблемые представления о назначении и виде машин. Многие столетия любой
инженерный замысел привязывался к металлу. Лишь с середины двадцатого века
стали появляться детали, которых нельзя было увидеть и пощупать, как
невозможно рассмотреть или потрогать бег электронного луча в кинескопе. Но
еще долго основой всякой конструкции оставалось земное - твердое, жидкое
или газообразное, с колыбели знакомое и привычное вещество.
Только космос раскрыл глаза на его безмерную редкость. На то, что все
могучие процессы, вселенной имеют совсем иную материальную основу и
невозможно идти вперед, опираясь лишь на земной опыт. Так главным стало
невидимое и неощутимое состояние материи. Внешне мало что изменилось в
солнечной системе, но руда с астероидов заскользила по гравитационным
рельсам, планеты связали электромагнитные шоссе, энергия Солнца потекла к
Земле в незримых пучках, а бесплотные машины физиков размахнулись на
миллионы километров. Сказка о платье короля, которое якобы мог увидеть
лишь умница, неожиданно приобрела второй, не предусмотренный авторами
смысл.
Но Магнитный мешок удивлял и ко всему привычных современников. Все в
нем было "не таким", начиная с названия. Во-первых, магнитное поле играло
в нем отнюдь не главную роль, и слово "магнитный" пристало к нему оттого,
что оно было самым привычным. Во-вторых, это был не столько "мешок",
сколько "одежда", "броня". И уж если совсем точно - машина. Машина
диаметром во много сотен миллионов километров; машина, сама
устанавливающая свои границы; машина, в чреве которой находились Земля, и
Марс, и Венера; машина, имевшая лишь одну крупную твердую деталь - Шар. И
то лишь потому, что в нем иногда должен, находиться человек.
- Такое ощущение, - проговорил Радунский, - что стоит лишь
оттолкнуться, как тебя унесет в другую галактику. Скажите, если позволяет
время, что было главной трудностью при конструировании Мешка?
Корк ответил не сразу. Он, сгорбившись, сидел в кресле, маленький,
сухонький нависал над вселенной, буравя ее взглядом запавших глаз.
"Сколько же ему лет? - спохватился Радунский. - Много... И о чем он думает
у порога события, ради которого столько лет трудился, - вот что интересней
всего. Не спросишь, неловко. И не ответит, все личное, так говорят, давно
им отброшено. Аскет, воплощение мысли, неистовый труженик - один из
многих... Как об этом напишешь?"
- Все было непросто, - зябким жестом Корк потер ладонь о ладонь. - А
самым трудным было вовсе не конструирование. Преодоление последствий
конструирования, вот что.