"Дмитрий Биленкин. Проба личности (Авт.сб. "Лицо в толпе")" - читать интересную книгу автора

талантливого писателя, художника, актера, на которого вы хоть раз не
напечатали бы хулу. Даже геометрию Лобачевского ваша газета охаяла... без
права ответа, конечно. Десятилетиями вы точно, прицельно били по всему
честному, талантливому, передовому, что возникало в России. Сказать
почему?
Булгарин молчал, до ниточки сжав побелевшие губы.
- Во-первых, вы в глубине души прекрасно понимали, что без поддержки
властей, без сотрудничества с Третьим отделением вы и ваши сочинения -
ноль. Только так, выслуживаясь, подличая, угождая, вы могли утвердить свое
имя и обогатиться.
- Господи, дождусь ли я справедливости?! Имел я доходы - так разве это
грех? Не затем я домогался влияния, а чтобы, заимев полное доверие
властей, осторожно склонять их к улучшению дел и облегчению тягот! Мои
записки правительству, кои вы уже трогали, и мои прожекты доказывают...
- Что даже вам было тяжело в обстановке всеобщего бесправия! Верим. Но
вы же его и умножали. Не вы ли предлагали проект устройства новой сыскной
полиции, во главе которой рекомендовали поставить самого что ни на есть
зверя? Нет, Фаддей Бенедиктович, не сидит на вас маска потайного
либерализма. Все, увы, куда проще. Вот логика ваших поступков. Пушкина вы
до поры до времени не трогали, даже печатали с расшаркиванием. Потом вдруг
стали строчить на него доносы, печатно намекнули, что он плагиатор, чем
даже вызвали царское неудовольствие. Откуда такая внезапная перемена, что
произошло? Только одно: Пушкин с друзьями затеял газету, которая могла
составить опасную конкуренцию вашей "Пчеле"...
- Поклеп, нет тому подтверждающих документов, а сказать можно все!
- Есть логика фактов. Ваша "Северная пчела", скверная, по единодушному
мнению, газета, имела все же немало подписчиков. Она была единственной
ежедневной газетой России, и у подписчиков просто не оставалось выбора. А
где подписчики, там и доходы. Терять монополию вам никак не хотелось!
Прошел слух - только слух! - что Вяземский хочет издавать газету. От вас
тут же спешит донос с обвинением Вяземского в аморальном поведении.
Привести еще факты того же рода или хватит? Хватит... И талантливых
писателей вы стремились опорочить прежде всего потому, что их произведения
составляли конкуренцию вашим, могли их зачеркнуть, что, разумеется, и
случилось. Вот исток вашей ненависти ко всему талантливому! Вы еще потому
хотели всех унизить, что чужая порядочность мешала вам жить. Если бы все
кругом лизали сапог, гребли под себя, наушничали, то вам было бы куда
уютней. А так даже царь, даже жандармы брезговали вами... Да, жизнь у вас
была - не позавидуешь!
Булгарин дышал учащенно, с присвистом. До сих пор даже в испуге, в
самом униженном подобострастии его лицо сохраняло цепкую, ко всему готовую
энергию сопротивления. Теперь - никто не уловил мгновения, когда это
произошло, - его лицо погасло. В нем не осталось ничего, совсем ничего,
кроме внешних примет старости: рыхло обвисших щек, багрово-синеватых
склеротических жилок под дряблой кожей, безвольно полуоткрытых губ с
капелькой набежавшей слюны. Вид этой жалкой, дрянной капельки внезапно
обдал Поспелова такой пронзительной жутью, что он едва не заорал на весь
зал: "Да что же вы делаете, наконец?! Булгарин давно мертв, его это не
может коснуться, здесь призрак, фантом - кого же вы тогда мучаете?
Зачем?!"