"Алексей Биргер. Тайна машины Штирлица ("Седой и 'Три ботфорта'" #3)" - читать интересную книгу автора

запасы. Время, казалось, застыло, хотя, если оглядываться на детали, то
менялось многое, и это многое слагалось в большую картину нарастающих
перемен. Исчезали голубятни, хотя их ещё было немало, появлялись цветные
телевизоры вместо черно-белых, возводились новые здания из стекла и
железобетона, где-то высоко в небе кружили спутники и космические станции и
небо не казалось больше таким недосягаемым, футболисты бегали по полю не в
смешных длинных трусах, а в элегантной форме нового покроя, учителя
боролись со старшеклассниками, чтобы те не отпускали запретные шевелюры под
Джона Леннона, но внутренний устой каждодневной жизни, который трудно
описать словами, оставался все тем же самым, сохраняясь с послевоенных или
даже предвоенных лет. Это была особая система "можно" и "нельзя", особая
система прав и обязанностей, распределявшихся между жившими по соседству
людьми. И дело даже не в том, что такая система существовала и в чем она
заключалась - бабушка кричала внуку из окна: "Только сталинский кефир не
бери, бери натуральный, даже если в очереди постоять придется!", и эти
упоминания о таинственном "сталинском" кефире звучали будто клаксоны
старомодных машин - дело, скорее, в том, что вся эта система была нанизана,
как на стерженек, на хмурую, почти военную, дисциплинированность, с которой
её принимали. И оттого, когда с ближних заводов ветер доносил жесткий запах
железа или пышный, почти по-сказочному пряничный, запах свежеиспеченного
хлеба, то, казалось, где-то намечается великий поход, и это не агрегаты
штампуют кузова автомобилей или шарикоподшипники, не с автоматической линии
сходят бесконечные батоны и буханки, а где-то кузнецы в кожаных фартуках
бьют молотами по мечам, и булочники в белых колпаках широкими лопатами
вынимают хлеб из печей, а их подмастерья делают сухари из вчерашнего
непроданного хлеба, и эти сухари хоть полгода смогут храниться в заплечном
мешке... И мерещились трубы и знамена, и тонкий запах серы от чиркнувшей на
кухне спички казался дымным дуновением вручную приготовленного пороха от
ствола старинного мушкета... Было в этом и злое колдовство, и доброе. Злое
- потому что вот это напряжение, как будто великий город вечно жил в
ожидании врага, можно было объяснить только злыми чарами, наведенными на
его жителей. И доброе - потому что сквозь это ожидание врага пробивались и
расцветали совсем другие ожидания: великих походов за шелком и пряностями,
великих странствий в мире, где предателя всегда постигнет кара и где
спешившийся на секунду, чтобы глотнуть стакан красного вина, вестовой в
запыленных сапогах и в малиновом камзоле всегда даст окружившим его детям
потрогать его шпагу... И скакал он в одно из мест с дивными
старомосковскими названиями, с трех сторон расположенных бастионами на
границе того района, в котором проходило детство Леньки Болдина и его
друзей: Крутицкие Казармы, Лефортовские Казармы, Покровские Казармы. А ещё
были и Хамовнические Казармы, слушавшие звон церкви Николая Чудотворца в
Хамовниках, и был Арсенал, и была Оружейная Палата в Кремле. Сами эти
названия тоже звучали музыкой ожидания и надежды, и это было ожидание мира,
в котором нет врагов, кроме дурных и подлых людей, мира, в котором
благородству не умирать, а негодяям и доносчикам не увидеть, как покатится
с плахи голова героя... И злое колдовство, столкнувшись с этими ожиданиями,
ветшало и осыпалось, выветривалось из людских душ. Это было то, о чем
говорилось в песенке Визбора - одной из песенок, которые любил насвистывать
Седой: