"Джон Бирман. Праведник: история о Рауле Валленберге, пропавшем герое холокоста (fb2) " - читать интересную книгу автора (Бирман Джон)

ГЛАВА 5

Одним из первых, с кем Валленберг установил контакт по прибытии в Будапешт, был д-р Шаму Штерн, несчастный председатель Центрального еврейского совета, учреждения которого потребовал Эйхман — таким образом ему было удобнее манипулировать поведением евреев. После освобождения, престарелый и больной, Штерн все же записал мучительные для него воспоминания о том времени.

Имена Эйхмана и Валленберга упоминаются на их страницах почти постоянно, повторяясь снова и снова. Штерн описывает Эйхмана, как «врожденного, закоренелого преступника, наслаждающегося болью других». В моменты откровения «он сам называл себя ищейкой». Напротив, Валленберга Штерн называет «бескорыстным и полным благородных порывов человеком, наделенным, помимо всего прочего, характерным для истинно великих людей большим трудолюбием. Его пример заставил другие миссии нейтральных стран присоединиться к борьбе».

Штерн начинает свои воспоминания с прибытия Крумеи, Вислицени и Хунше в Центр еврейской общины на улице Шип на следующий же день после операции «Маргарет». Серьезность своих намерений «они подчеркнули, держа в руках изготовленные для стрельбы автоматы». О попытках Крумеи и Эйхмана успокоить напуганных евреев Штерн пишет: «Они всегда избегали публичности, не любили вызывать страх и панику и предпочитали действовать беззвучно, хладнокровно и в атмосфере глубокой секретности, чтобы их апатичные и сонные жертвы даже не подозревали, что их ожидает». [25]

Штерн вспоминает о частых и все более нелепых требованиях, предъявляемых евреям Эйхманом с помощниками, которых всегда сопровождали вооруженные автоматами солдаты СС. «Однажды в праздник… офицер истошным голосом приказал нам доставить в отель «Ройал» через полтора часа триста матрацев и шестьсот одеял. Когда мы возразили ему, сказав, что выполнить его приказание невозможно, он заорал как безумный: если достаточно десяти минут, чтобы ликвидировать десять тысяч евреев, то девяноста минут должно хватить на выполнение любого его желания…

Требования предъявлялись каждый день и отличались большим разнообразием: от бокалов для шампанского до пишущих машинок и от уличных метел до посудных полотенец и ведер… Однажды от нас потребовали картину Ватто — именно Ватто и никакого другого художника: обставлялась квартира для какого-то высокопоставленного офицера».

В схожих послевоенных мемуарах д-р Эрнё Петё, другой влиятельный член Еврейского совета, описывает, какое яркое впечатление произвело на него знакомство с Раулем Валленбергом. После их первой встречи, пишет Петё, «я рассказал в семье о приезде молодого Валленберга. Мой сын тогда вспомнил, что, когда он студентом отдыхал одним летом в Тонон-ле-Бэн во Франции, ему довелось встречаться там со шведом по имени Валленберг, дед которого в ту пору служил шведским послом в Стамбуле. Сын достал сохранившийся у него с тех времен групповой снимок, и я обнаружил, что человек, на которого он указывал, как раз и был только что прибывшим к нам представителем шведского короля».

Когда сын Петё и Валленберг встретились чуть позже в конторе у Петё-старшего, они обнялись, как друзья. «Общение между ними возобновилось, — писал старший Петё. — Он часто приходил к нам в гости, и мои отношения с ним стали более близкими… Я вспоминаю о Валленберге с великим восхищением» [26].

Петё и Валленберг часто обсуждали, как наилучшим образом использовать для помощи венгерским евреям добрую волю шведского короля. Случай предоставился в один из дней второй половины июля 1944 года, когда Валленберг рассказал Петё, что на следующий день в Стокгольм направляется курьер шведской миссии: он мог бы отвезти с собой послание Еврейского совета шведскому королю.

Как вспоминает Петё, «нельзя было терять ни минуты, поэтому я вызвал Кароя Вильгельма (еще одного члена Еврейского совета) в тот же вечер ко мне на квартиру, и мы все вместе написали письмо королю Швеции, в котором поблагодарили его за всё, что он до сих пор для нас сделал, и написали, что требуется, чтобы попытаться спасти двести тысяч евреев, еще остававшихся в живых.

Мы просили его, чтобы он предложил венгерскому правительству и немцам забрать всех евреев в Швецию, — немцам и венграм потребовалось бы для этого лишь предоставить суда, которые могли бы ожидать нас в одном из румынских портов на побережье Черного моря. Были и другие предложения. В отдельной записке, подготовленной моим сыном… обрисовывалось в общих чертах то трудное положение, в котором мы пребывали, опасаясь продолжения депортаций… Мы закончили писать только утром».

Еврейские старейшины и, по-видимому, Валленберг придавали большое значение тому, чтобы документы, подписанные Штерном, Петё и Вильгельмом, дошли до короля Густава. Тем сильнее было их беспокойство, когда через несколько дней стало известно, что курьер с письмами в Стокгольм не прибыл. Когда он находился в пути, а именно 20 июля 1944 года, в резиденции Гитлера взорвалась бомба. Вслед за этим, в ходе проводившейся в течение нескольких дней массовой операции, германские границы были закрыты. Таким образом, курьер застрял где-то на территории рейха. «Прошло еще несколько дней, но о нем не было никаких известий, — писал Петё. — Нервничать стал даже Валленберг». Штерн вспоминает: «Если бы курьера поймали и нашли письма, для нас это кончилось бы плачевно. И мы свободно вздохнули лишь после того, как Валленберг сообщил нам о благополучном прибытии курьера на место».

Каким зыбким и опасным оставалось положение будапештских евреев, несмотря на приказ Хорти о приостановлении депортаций, хорошо видно из событий, получивших впоследствии название «дела Киштарчи». 14 июля 1944 года, вызывающе нарушив запрет на проведение депортаций, Эйхман послал отряд СС в лагерь для интернированных в Киштарче, где держали тысячу пятьсот известных и состоятельных евреев. Эсэсовцы легко разоружили венгерских охранников и подавили их сопротивление — оно оказывалось только для видимости, — после чего загнали евреев в вагоны, которые Франк Новак, специалист Эйхмана по транспорту, заблаговременно втайне туда пригнал.

Поезд немедленно отправили к границе, откуда он должен был проследовать в Освенцим. Но известие о случившемся быстро достигло Еврейского совета. У д-ра Петё имелся номер личного телефона сына адмирала Хорти Миклоша, и он сразу же позвонил ему, оповестив, таким образом, регента о действиях Эйхмана. Отреагировав немедленно, Хорти позвонил в Министерство внутренних дел и приказал вернуть поезд в Киштарчу, «в случае необходимости применив силу». Приказ был выполнен, и состав направили обратно почти от самой границы.

Услышав про «наглость» Хорти, Эйхман был вне себя. Тем яростнее он напал на Еврейский совет, который, как он считал, не имел никакого права вмешиваться в его планы. Член совета Фюлёп Фройдигер вспоминал позднее: «Что было типично для немецкой ментальное™, Эйхман, как ни парадоксально, обрушился на меня с упреками и обвинил в доносительстве правительству Венгрии. Он, по-видимому, совершенно серьезно считал, что долг Центрального еврейского совета — всеми средствами способствовать депортациям».

Эйхман твердо решил взять реванш за неудачу в Киштарче. «(Он) считал это делом чести СС, неудача разъярила его, — вспоминал Штерн. — Накануне 17 июля все члены Еврейского совета получили приказ явиться в штаб-квартиру СС на Швабском холме ровно в 8 часов утра. Никто из нас ни малейшего представления о причине вызова не имел. Сначала несколько часов нас продержали в приемной, запретив в то же время из нее отлучаться. Телефон был отключен, и мы не могли связаться ни с кем.

Наконец офицер (Хунше) пригласил нас к себе. Заявив, что он замещает Эйхмана, он повел с нами совершенно бессмысленную и, главное, бесконечную беседу о том, как наилучшим образом ликвидировать царящие среди евреев панические настроения. Обсуждение вопроса длилось всю вторую половину дня, и нас отпустили только через 12 часов в 8 вечера».

Пока совет из восьми человек таким образом изолировали, отряд из 150 эсэсовцев во главе с Эйхманом снова совершил набег на лагерь в Киштарче и снова подавил сопротивление венгерских охранников, разоружив их. На этот раз Эйхман предпринял дополнительные меры предосторожности, и все телефонные линии были предварительно перерезаны. Полторы тысячи евреев, уже спасенных до этого по распоряжению Хорти, опять загнали в ожидавший их железнодорожный состав и снова отправили, на этот раз с курьерской скоростью, к границе и далее в Освенцим. На этот раз возможность вмешательства оказалась исключена. «Прежде чем мы могли попытаться сделать хоть что-нибудь, они уже пересекли границу», — писал Штерн.

Воодушевленный удачным ходом, Эйхман снова стал требовать тотальной депортации будапештских евреев. Но Хорти заявил, что он этого не допустит. Эйхман полетел в Берлин за свежими директивами, где ему посоветовали ослабить решимость регента демонстрацией силы. После возвращения Эйхмана в Будапешт эсэсовские подразделения в столице и в ее пригородах получили заметные подкрепления. Скоро численность их достигла 9500 человек. «Будучи уверены в своем превосходстве, — писал Штерн, — эсэсовцы устроили парад и промаршировали в полном вооружении по улицам Будапешта».

Наглядно продемонстрировав прочность своих позиций, Эйхман начал готовить молниеносную депортацию, которую назначил на конец августа. Теперь он имел в своем распоряжении достаточную военную силу, чтобы провести операцию без участия в ней венгров-пособников. А чтобы предотвратить вмешательство со стороны Еврейского совета, Эйхман приказал Штерна, Петё и Вильгельма арестовать.

17 августа семидесятилетнего Штерна, больного воспалением легких, вытащили из постели, посадили в открытый автомобиль и отправили на Швабский холм. Петё, уже схваченный и сидевший в том же автомобиле, имел при себе компрометирующие его документы, в том числе письмо от Валленберга. «Я выбросил документы из автомобиля, — вспоминал он в послевоенных мемуарах. — Со мной было еще письмо от Валленберга, которое я хотел порвать, прежде чем выбросить. Услышав шуршание бумаги, детектив повернулся и вырвал наполовину разорванное письмо у меня из рук.

Во время допроса я видел, как один из гестаповцев сложил вместе обрывки письма… Следователь гестапо, показавшийся мне слегка пьяным, прочитав его, пришел в бешенство, и меня жестоко избили…» (Содержание письма в мемуарах Петё, к сожалению, не раскрывается.)

Хорти, однако, о действиях Эйхмана сообщили, и он за членов совета вступился. Через двадцать четыре часа — естественно, после жестокой обработки — гестапо их отпустило.

Штерн и Петё входили в число немногих евреев, которым покровительствовал Хорти, и отношение регента — и его сына — к ним точно отражает отношение венгерских правителей к их еврейским подданным. В течение нескольких лет Штерн был одним из особо приближенных советников Хорти, в то время как племянник Петё служил секретарем сына регента. Оба, и Штерн и Петё, регулярно встречались с регентом или с его сыном в Крепости Буды, входя во внутренние покои с черного входа. Как уже упоминалось, Петё знал секретный номер телефона сына регента Миклоша и относился с молодому человеку с симпатией, понимая в то же время, как боялся тот дворцовых шпионов, следящих за его непрекращающимися контактами с представителями еврейской элиты. Время от времени Миклош приказывал обследовать свой кабинет на предмет обнаружения в нем подслушивающих устройств.

Примерно в то же самое время молодого Хорти посещал еще один влиятельный еврей, активист сионистского движения Отто Комой. Дневник, найденный после его гибели (он был убит венгерскими нацистами), содержит выразительное описание отношения регента и его сына к евреям-соотечественникам. «По рождению и воспитанию, я — антисемит, — признавался Комою Хорти-младший. — Но иначе, учитывая отношение к евреям в доме моих родителей, не могло быть. Я, например, никогда бы не смог жениться на еврейке или иметь детей, в жилах которых текла бы еврейская кровь. Для меня это было бы просто немыслимо.

Но потом я занялся экономикой страны [27]. И увидел, что происходит у нас в бизнесе… Наших высших чиновников экономические интересы Венгрии не интересуют, и они их не защищают. Дай им волю, страна давно обанкротилась бы. Вот зачем нам нужны евреи. Ведь преследуя цели личного обогащения, они также защищают интересы своей страны… Кроме того, как спортсмен я знаю, что наивысших результатов можно достичь только в соревновании. Венграм нужно соревнование, и оно возникает в результате деятельности евреев. Поэтому еврейская эмиграция должна проходить планомерно и в соответствии с интересами нации…»

Некоторые другие венгры, занимавшие в то время значительные посты, также относились к евреям неоднозначно, что особенно касается Ласло Ференци, офицера, осуществлявшего связь между венгерской жандармерией и СС, — «оппортуниста до мозга костей», как называл его Штерн. Как пишет Штерн в воспоминаниях, Ференци вступил с Еврейским советом в заговор, целью которого было сорвать эйхмановский план депортации, назначенной на 26 августа.

«Нам пришлось притворяться, будто мы принимаем за чистую монету его добрые намерения и гуманные чувства, — писал Штерн. — Мы даже льстили ему в лицо, говоря, что он единственный может спасти будапештское еврейство от верной гибели… Он может покрыть себя неувядаемой славой и обретет вечную память, он смоет позорное пятно с имени своего народа».

План (по версии Штерна, составленный им и Ференци) состоял в том, чтобы скрыто сосредоточить в Будапеште силы, превышающие по численности подразделения СС, для чего следовало стянуть из провинции в город части жандармерии, придав им поддержку полиции и надежных армейских частей. Войска переводились в город якобы для содействия депортации, в то время как действительной их целью было ее предотвращение. Ференци настаивал на том, чтобы план получил одобрение самого Хорти, и — по-видимому, не замечая иронию просьбы — попросил Штерна организовать ему встречу с регентом. Узнав подробности плана, Хорти согласился сыграть роль, которая ему отводилась, — он должен был убедить эсэсовцев, что более против депортаций не возражает.

Затем, как позже объяснял Штерн, «когда приготовления будут закончены, за день или два до начала эсэсовской акции, регент должен был проинформировать немцев, что депортации отменяются, и он готов провести свое решение в жизнь, если потребуется, даже военной силой». Штерн считал, что, даже если бы конфликт закончился открытым столкновением с немцами, последние, скорее всего, отступили бы — они бы не пошли на риск открытого и окончательного разрыва с союзником, пусть даже таким ненадежным, в самый критический миг войны. А момент действительно был для Германии критическим: их союзники-румыны находились на грани заключения сепаратного мира с наступавшими русскими, Нормандия и Бретань были захвачены англосаксами, Париж мог пасть в любую минуту, и на юг Франции вторглись англо-американские войска.

Миссии нейтральных стран в Будапеште, зная по слухам о готовящейся депортации, также готовились противодействовать ей. Валленберг, как писал о том Штерн, «со всей присущей ему энергией осаждал министерские кабинеты», а 22 августа созванное по его инициативе совещание представителей нейтральных стран под председательством папского нунция монсеньора Анджело Ротта приняло текст общего решительного заявления премьер-министру Стояи. В ноте говорилось, что представители нейтральных стран хорошо осведомлены о приготовлениях к массовой депортации. И хотя ее официальной целью будет несомненно объявлен набор рабочей силы для заводов Германии, «все мы знаем, что это значит», как весьма недипломатично гласил текст меморандума.

Отвечая на дипломатическое давление, уверенный, что он располагает достаточными силами, чтобы нейтрализовать эйхмановские подразделения СС, Хорти запретил депортации. Особо это подчеркивая, Ференци предупредил Эйхмана, что девятнадцать тысяч венгерских солдат, полицейских и жандармов, находившихся в то время в столице, готовы, если необходимо, остановить его силой.

«Эйхман был в ярости, — вспоминает Штерн, — он понял, что его обманули, однако не осмелился прибегнуть к оружию и обратился в Берлин за инструкциями». Ответ, полученный ночью 24 августа непосредственно от Гиммлера, гласил недвусмысленно — никаких депортаций больше не проводить. Через несколько дней Хорти уволил Стояи и назначил на место премьера более умеренного генерала Гезу Латакоша, поручив тому разработать программу из трех пунктов:

С падением правительства Стояи и заменой последнего на Латакоша, казалось, что худшие дни для будапештских евреев уже миновали. Но устранение Стояи, за которым должно было последовать изгнание Эйхмана, означало лишь передышку, окончание только одной из нескольких фаз мученичества венгерских евреев. Три члена Еврейского совета: Фюлёп Фройдигер, Шандор Диамант и Дьюла Линк, бежавшие в Румынию в середине августа и тем самым, согласно обвинениям многих, бросившие своих соплеменников на произвол судьбы, — выступили впоследствии с совместным документом, в котором описывается предшествующий их побегу период. Особого осуждения среди венгерских нацистов заслуживают, по их мнению, Петер Хайн, глава венгерского гестапо, «стремившийся, по-видимому, превзойти в жестокости и подлости своего германского коллегу», а также Ласло Эндре и Ласло Баки, работавшие в тесном контакте с Эйхманом «радикалы-антисемиты, убежденные в том, что все вселенское зло происходит исключительно из-за евреев». Об Эндре авторы доклада писали: «Даже друзья считали его патологическим типом, он не признавал для себя никаких законов, полностью отдаваясь страстям».

В документе также описывается, как после завершения операции «Маргарет» все органы печати и радио Венгрии наводнила антисемитская пропаганда: целью кампании являлось, по-видимому, если не одобрение будущих депортаций, то, во всяком случае, молчаливое потворство им со стороны нееврейского населения. «Неделями по радио не передавали ничего, кроме самой грубой брани в адрес евреев. Казалось, в Венгрии существует только одна проблема — еврейская… Вся антисемитская литература прославлялась как высшее интеллектуальное достижение человечества, и «Протоколы сионских мудрецов» [28] предлагались населению в качестве ежедневной духовной пищи».

Тем временем будапештские евреи «буквально неделями занимались только тем, что заполняли бесчисленные анкеты и декларации и простаивали в очередях перед полицейскими участками и другими государственными учреждениями, получая соответствующие бланки или же сдавая их уже заполненными… Многие стоящие в очередях не знали, смогут ли они вернуться домой, да и остались ли у них их дома? Их могли к тому времени разбомбить или же реквизировать, а остававшихся в них родственников арестовать или депортировать».

Каждая бомбардировка союзников давала повод для распространения «невероятных историй о том, как евреи сигнализировали бомбардировщикам или же снабжали врага информацией, передаваемой им по радио». В одной такой небылице рассказывалось, будто британские и американские летчики сбрасывали на город предназначенные для венгерских детей заминированные куклы. Естественно, и тут не обошлось без козней евреев, ибо подобные куклы были найдены в подвале одного еврейского дома. Каким образом евреи умудрялись доставлять кукол летчикам на бомбардировщики, наполнять их взрывчаткой и сбрасывать на город, оставалось невыясненным.

«Евреи чувствовали себя беспомощными и бесправными… На улицах они держались ближе к стенам домов, ожидая в любой момент, что их могут арестовать по ложному обвинению в том, что они носят свои желтые звезды неправильно или даже специально скрывают их. Подобные нападки стали чем-то вроде игры для молодых полицейских. Арестованных забирали в лагеря, из которых заключенные не освобождались и не могли бежать».

Неожиданно в самых различных кварталах города улицы блокировались с противоположных сторон и проводились облавы; всех задержанных таким образом евреев направляли в трудовые лагеря. Поскольку, согласно распоряжениям Эйхмана, Еврейский совет уже организовал набор трудоспособных мужчин-евреев и поставлял властям необходимую рабочую силу, члены совета спрашивали у оберштурмбанфюрера, почему он не пользуется уже организованным способом ее получения. Эйхман без затей отвечал им, что уличные аресты — это «часть общей процедуры». Как указывается в совместном докладе, «нельзя было яснее сказать, что они производились специально для запугивания евреев».

Эйхману определенно удалось мистифицировать авторов доклада своими претензиями на глубокие познания в области еврейской культуры. «Он родился в Палестине, где обосновались его родители, — писали они, — и большую часть своей молодости провел там. Поэтому нет ничего парадоксального в том, что Эйхман, яростно ненавидевший евреев и одержимый идеей их уничтожения, хорошо говорил на иврите и даже гордился этим». Впрочем, подобное легковерие к заявлениям Эйхмана проявляли немногие. Других влиятельных евреев, встречавшихся с Эйхманом, обмануть оказалось труднее. Им было известно точно, что он родился в Германии, а его познания в иврите ограничивались несколькими литургическими фразами, известными каждому изучающему теологию первокурснику. Что касается знания идиша, то основу этого языка составляет один из средненемецких говоров и он понятен любому немцу.

О двух главных помощниках Эйхмана в совместном документе говорится, что Вислицени любил называть себя бароном, дворянского титула отнюдь не имея, а Крумеи авторы считали «наиболее гуманным из старших офицеров СС».

Хотя в описываемый совместным докладом период будапештских евреев не депортировали, штаб-квартира Еврейского совета постоянно и, как правило, через сочувствующих евреям венгров получала сообщения из провинции о творящихся там жестокостях. В документе рассказывается, как в одном небольшом городке «евреев гнали к железнодорожному составу кнутом, погоняя не только взрослых, но и всех детей старше годовалого возраста, которых заставляли идти самостоятельно».

В другом городе несколько евреев-мужчин легли на железнодорожные рельсы и отказались от погрузки в ожидавший их поезд. «Их всех пристрелили на месте».

В городе Тата «молодую мать, только что разрешившуюся близнецами… взяли за руки и за ноги и швырнули в кузов грузовика, после чего кинули туда же новорожденных».

В городе Кашша восьмидесятилетнюю мать известного еврейского гражданина взяли с операционного стола после ампутации ноги и кинули в железнодорожный вагон. «Ее сын, присутствовавший при этом, пытался застрелиться. Оружие было выбито у него из рук, так что он снес себе половину лица. Окровавленного и без сознания, его бросили в тот же вагон».

Как раз в это время проходили вызвавшие после войны столь большую дискуссию переговоры между руководством СС и Рудольфом Кастнером, одним из лидеров еврейской общины, который в Центральный еврейский совет не входил. Переговоры начал по приказу Гиммлера явно не желавший их Эйхман, а предметом их явился возможный обмен одного миллиона евреев на десять тысяч грузовиков и другие небоевые военные материалы. Рассматривая тогдашние события с современной точки зрения, становится совершенно ясно: Эйхман без колебаний предпочел бы отправить в газовые камеры всех венгерских евреев, даже если это означало бы утрату шанса получить столь необходимые для рейха ресурсы. Если бы Эйхман действительно хотел соглашения, он мог бы пойти навстречу союзникам, приостановив или, во всяком случае, замедлив темп депортаций. Но Эйхман, напротив, продолжал их даже с более яростной поспешностью, так что с каждым днем мог предложить для торга с Кастнером и его помощником Джоэлем Брэндом все меньше и меньше.

Несмотря на это, Кастнер и еврейские лидеры за границей, знавшие о проведении секретных переговоров и надеявшиеся склонить англичан и американцев к заключению сделки, отчаянно цеплялись за нее, надеясь таким образом спасти значительное число соплеменников. Переговоры тянулись месяц за месяцем.

Гиммлер, по-видимому, действительно хотел заключения сделки и через некоторое время назначил своим представителем на переговорах Курта Бехера, еще одного оберштурмбанфюрера СС, переведя Эйхмана на роль помощника. Но, как отмечали члены Еврейского совета, отношения у Эйхмана с Бехером не складывались. «Бехер выступал против депортаций, он хотел заполучить ресурсы любой ценой и отчетливо понимал, что, не имея для обмена живых евреев, он ничего не получит». Эйхман, напротив, «считал, что продолжение депортаций заставит заграничных евреев идти на все большие уступки, даже если количество евреев в Венгрии будет сокращаться все больше». Как становится ясным, он просто надеялся на то, что скоро для торга евреев вообще не останется и дело будет просто закрыто.

Но Соединенные Штаты и Великобритания отказывались от переговоров с нацистами в принципе. Не пошли бы они и на снабжение их материалами, если таковые могли способствовать усилению немецкой мощи на театре военных действий с русскими. В любом случае, даже если бы линия поведения союзников была более гибкой, переговоры «жизнь за грузовики» были обречены отношением к ним Эйхмана. Единственное, чего Кастнер добился, это выкуп (по 2000 долларов за душу [29]) 1700 состоятельных евреев, включая членов его собственной семьи, которые вскоре перешли в Швейцарию через Бельзен.

Одним известным венгерским евреем, не питавшим никаких иллюзий относительно перспектив переговоров, которые вел с нацистами Кастнер, был Миклош (ныне Мойше) Краус [30], представитель Еврейского агентства в Будапеште. Будучи радикалом-сионистом, Краус ставил своей целью не столько спасение евреев, сколько эмиграцию их в Палестину, находившуюся тогда под управлением Великобритании, где они могли бы стать гражданами будущего еврейского государства. Интересы Великобритании в Венгрии представляла тогда швейцарская миссия, и Краус знал, что она располагает несколькими сотнями иммиграционных удостоверений для евреев, ожидающих своей очереди для выезда в Палестину.

Краус убедил швейцарцев в возможности заключения соглашения, предусматривающего проезд евреев — держателей этих удостоверений по железной дороге до румынского порта на Черном море (Констанцы) и затем транспортировку их морем до Стамбула и Палестины. Швейцарцы идею одобрили и в переговоры с венгерскими и немецкими властями вступили. Вся подготовительная административная работа, связанная с предстоящей транспортировкой, была возложена на Крауса, которому швейцарцы предоставили контору и жилое помещение в своей миссии. Немцы и венгры с некоторой осторожностью на переговоры решились: немцы, возможно, считали, что, отпустив из страны пару тысяч евреев, они тем свободнее, не вызывая слишком большого протеста в мире, могли бы продолжить депортации в лагеря смерти оставшихся.

Приблизительно в середине июля 1944 года Хорти объявил о согласии своего правительства с этой схемой в принципе, при условии, конечно, что ее поддержат румынские и турецкие власти. Краусу разрешили начать работу и подготовить к переезду первую партию эмигрантов приблизительно в 2200 человек. Все они должны были отправиться в путь под флагом Красного Креста, имея один общий коллективный швейцарский паспорт, в сопровождении служащих Красного Креста и швейцарской дипломатической миссии. Новости о предстоящем отправлении в Палестину распространились среди евреев Будапешта со скоростью лесного пожара, и тысячи из них осадили располагавшееся на улице Вадас «Палестинское бюро» швейцарской миссии, требуя для себя место в поезде.

И все же отправление в Палестину не состоялось. Усилия Крауса и воодушевленного его идеей швейцарского генерального консула Шарля Лютца были торпедированы бесконечными оттяжками нацистов, которые, помимо других причин, не хотели огорчать своего друга и союзника, палестинского лидера Хадж Амин аль-Хуссейни, главного муфтия Иерусалима, разрешением еврейским иммигрантам вступить на Святую землю.