"Рождение Зимы" - читать интересную книгу автора (Ракли Брайан)

IV

Проснулся Оризиан поздно, от сновидения, ускользнувшего раньше, чем он успел его осознать. В это первое, еще затуманенное, мгновение пробуждения перед ним мелькнуло лицо брата. Он сел на кровати и оглядел комнату. В ней он жил с братом, когда тот был еще жив. Пока болезнь бродила по коридорам и палатам замка, Фариль лежал здесь, в поту, в бреду, то впадая в тяжелый сон, то выбираясь из него. В течение тех ужасных нескольких недель Оризиан спал в комнате Эньяры, пока она тоже не заболела. После этого они с Илэн перешли в комнаты горничных.

Спустя несколько месяцев его брата завернули в простыню и отвезли на Могилу на корабле с черными парусами. Оризиан не хотел возвращаться в эту комнату, а когда все же нашел в себе силы вернуться, здесь, к его удивлению, оказалось удобно и уютно. Часто лежа на этой кровати, он вспоминал брата, и почти всегда это были приятные грезы. Иногда ему казалось, что здесь все еще ощущается и присутствие матери, хотя воспоминания Оризиана о ней были немного иными, чем сны о Фариле. Запах ее волос и их прикосновение к лицу; теплые и надежные объятия; звуки ее песен — за прошедшие годы из такой мозаики сложился образ матери. Изредка она ему снилась, он просыпался и в первое же мгновение с удивлением и смятением понимал, что ее нет. Иногда от таких снов одиночество казалось еще горше, а иногда, наоборот, он становился спокойнее.

Не успел еще Оризиан полностью стряхнуть с себя сон, как вокруг него уже засуетилась Илэн, она принесла воду и одежду. Пожелав ему доброго утра, она больше почти не разговаривала с ним, хотя всем видом выражала глубокое недовольство столь поздним пробуждением. Одним словом, к моменту ее ухода Оризиану было уже невыносимо стыдно за собственную лень.

День прошел быстро. Утром они с Эньярой по мощеному броду отправились в город, побродили по рынку, толкаясь в дружелюбной толпе, и там же повстречали Джьенну, прехорошенькую девушку того же возраста, что и Оризиан. Ее отцу, торговцу, принадлежала едва ли не четверть всех прилавков на площади. Джьенна с Эньярой весело сплетничали, более или менее игнорируя Оризиана, но когда тот, воспользовавшись паузой в их беседе, вмешался в разговор и похвалил внешний вид и платье девушки, та рассмеялась. Спасибо еще, что по-дружески и с благодарностью.

Потом Эньяра хлопала его по спине и ужасно дразнилась. Он краснел и отругивался, но беззлобно. Впрочем, она скоро устала от этой игры, и они вернулись к обычной болтовне: сколько гостей приедет в замок на пир, кто станет на празднике Зимним Королем, кто из торговцев больше заработает на предпраздничной торговле.

Они набрели на ларек, в котором продавались пирожки с медом, деликатес, который всегда любил их отец. Когда они были маленькими, он часто возвращался из поездок в Драйнен или Гласбридж с пирожками, спрятанными в каком-нибудь из вьюков. Это была такая игра: Оризиан, Эньяра и Фариль азартно рылись в отцовом имуществе в поисках липких сокровищ, существование которых он отрицал до самого момента их обнаружения. Но время все переменило: и роли, и отношения, теперь уже Эньяра с Оризианом принесут отцу небольшую коробку с пирожками.

После похода в город Оризиан пошел навестить Иньюрена. Он безуспешно обыскал весь замок. В конце концов его направили через узкие ворота в задней стенке конюшни. Оттуда такой же узкий проход в стене замка с обитой железом дверью вывел его на скалы к морю. Там, у мокрого причала, стояла небольшая парусная шлюпка Иньюрена, которую ему нужно было перегнать к дальнему берегу, в устье. Это была простая, но вполне скороходная лодка, достаточно крепкая для коротких переходов при хорошей погоде. Конечно, она не выдержала бы, если бы ее на открытом месте захватил крепкий ветер или крутая волна, и значит, по мнению Оризиана, ее пора было переводить к пристани города. Он всегда радовался, когда Иньюрен брал его с собой, тем более что случалось это редко. Посадка у лодки была очень низкая, и пока она скользила по воде, можно было опустить руку и наблюдать за искрящейся на солнце бороздой. Короткая поездка от замка до пристани, где лодка останется на зимней стоянке, станет последней до того, как зима окончательно скует суденышко.

У него за спиной стоял огромный замок, в котором обитало множество людей, а здесь, на север от устья Гласа до темнеющих за рекой гор за ним глаз Оризиана не обнаруживал никаких признаков ни человека, ни человеческого жилья. Ветра почти не было, и огромный залив был на редкость спокоен. Оризиан стоял, наслаждаясь простором, наблюдая за морскими птицами, устроившими гонки друг за другом почти над самой водой. Кар Энгейс, горный хребет из массивных и суровых голых вершин, возвышался, окруженный темными лесами, подступавшими почти вплотную к северному берегу. Зубчатая линия горных вершин уходила и вправо, и влево. Он знал, что на севере они все сбегались к Гласбриджу и сливались с огромными валами Кар Крайгара, а далеко на юге они спускались к проклятому мысу Дол Херигейг, где горный хребет рушился в море хаосом разбитых скал. Этот мыс еще называли Разрушительным. Там, так далеко, что Оризиану отсюда не видно, лежит не защищенный от ветра, исхлестанный океаном, унылый и промозглый остров. Он держится в отдалении от Дол Херигейга, как будто представляет собой последнюю гору гряды, целиком соскользнувшую в воду и оставившую на поверхности только верхушку.

В преданиях рассказывается, что остров был огромным и на нем жила одна из Первых Рас, канувшая в море. Для обитателей Колгласа он имел теперь особое значение: во время Лихорадки огромное число их родственников обрели на нем свой огненный покой, поскольку тела умерших на кораблях с черными парусами свозили туда на огромные погребальные костры. Таким же было последнее путешествие брата Оризиана и его матери. Их тоже завернули в холсты и втиснули среди других трупов на палубу судна. До того мрачного года остров носил древнее название Ай Дромнон, теперь все знали его под именем Могила.

Оризиан, оскальзываясь на камнях, сполз по скалам туда, где увидел Иньюрена, который, присев у воды, тыкал в нее палкой. Край темной накидки на'кирима волочился за ним по воде.

Оризиан окликнул его:

— Что ты делаешь?

— Ищу морских ежей.

— Зачем?

Иньюрен прислонился спиной к валуну:

— Ну, во-первых, если их высушить и растолочь в порошок, то, как говорят, они предотвращают грудную мокроту, особенно если принимать с бульоном. Сам я в этом сомневаюсь, но кто знает? А во-вторых, у меня было достаточно заготовлено порошка, но Идрину понравилось его склевывать, в результате почти все исчезло между половицами.

— Эх. — Он с огорчения бросил палку в воду. — Ни одного здесь нет.

Оризиан сел рядом. Оба глядели на холмы. Иньюрен наконец заметил, что его одежда намокла, и начал выкручивать ее, что-то ворча под нос.

Через минуту Оризиан прищурился и вздернул голову. Ему показалось, что он видит что-то непонятное, неясное, блеклое. Похоже, тончайшая, не толще волоска, струйка дыма поднималась среди деревьев на том берегу.

— Ты видишь дым? — спросил он, зная, что зрение у на'киримов гораздо острее, чем у него самого.

Иньюрен, даже не взглянув, ответил:

— Конечно. Он уже несколько раз там появлялся. Довольно неосторожно.

Оризиан на мгновение смешался, потом понял и взглянул на на'кирима:

— Киринины? Их лагерь?

Иньюрен кивнул.

— Значит, Лисы? Там ведь только клан Лис может быть, да?

Отец Иньюрена, киринин, тоже был из Лис. Больше Оризиан ничего не знал о нечеловеческом происхождении на'кирима и никогда не осмеливался об этом спрашивать, хотя был почти уверен, что Иньюрен бывал на холмах и в лесах Кар Энгейса не только для сбора грибов или растений, но и для того, чтобы посетить лагерь Лис. Много нашлось бы желающих сопровождать на'кирима в какой-нибудь из его прогулок и взглянуть на лагерь кирининов, но все же, что бы ни думали о нем соотечественники, Оризиан ощущал большее любопытство, чем другие, к кирининам, которые жили на границе его родных земель.

— Только Лисы, — согласился Иньюрен. — Полагаю, они считают себя в безопасности в таком недоступном месте. Я имел в виду, что легкомысленно так явно обозначать себя. Я был о ней лучшего мнения.

— О ком?

Иньюрен моргнул:

— Да кто бы там ни был… О них.

— Но там же нет для них опасности, верно?

Иньюрен пожал плечами:

— Твой дядя заявляет о своих правах на эти земли, даже несмотря на то, что на них никто не живет. Сейчас не лучшее время для кирининов, чтобы появляться так близко от границ Ланнис-Хейгов.

— Но если это Лисы… ведь неприятностей надо ждать от Белых Сов…

Иньюрен, выгнув бровь, посмотрел на молодого товарища:

— Ты действительно полагаешь, Оризиан, что для твоих соотечественников есть какая-то разница между Лисами и Белыми Совами? Или ты это знаешь не хуже меня, или не настолько умен, как я считал. Не все думают так же, как ты. То есть очень даже немногие. Лисы и Белые Совы грызутся друг с другом с таких давних пор, каких все ваши Крови даже представить себе не могут, но для твоих соплеменников-хуанинов и те, и другие всего только лесные твари, и не больше того.

Оризиан и не отрицал. Война Порочных разверзла глубокую пропасть между двумя расами, хотя было время, когда три королевства расы хуанинов — Эйгл, Олсир и Адреван — стояли вместе против объединенных сил кирининовских кланов.

При всей дикости тех столетий не было никакого повода для той резни, что разгорелась в результате обширного конфликта. Мертвых на полях осталось столько, что зловоние душило даже мерзких падальщиков. Рассказывали, что по трупам можно было идти целый день. Кирининский город Тейн, самый поразительный и чудесный из всех тогдашних городов, был разрушен. Война окончилась, только когда анайны, самая мощная и таинственная из всех рас, очнулась наконец от непонятной спячки, овладела разоренным Тейном и вырастила обширные Дебри, поглотившие и город, и его окрестности.

Победившим королевствам никакой награды это не принесло. Олсир приходил в упадок из-за ужасных беспорядков, пока не возродился в виде меньшего королевства Дорнак, и Адреван начал свое долгое отступление в упадок, безумие и изоляцию. Эйгл раздирали внутренние противоречия, которые погасили только кровопускания Бурных Лет, земли Эйгла отошли к тем Кровям, что поднялись из его пепла. Все эти исторические события произошли очень-очень давно, а сейчас Оризиан пристально вглядывался в далекие огни походных костров народа, которого не знал и знать не мог.

— Я еще не рассказывал тебе про кабана Нарадина? — спросил он. — В нем оказалась стрела Белых Сов. Свежая рана. И это случилось сравнительно недалеко от Андурана. Рот сказал, что давно уже ни один киринин не подходил к городу так близко.

— Да, это странно. — Иньюрен на мгновение нахмурился.

— Кросан думает, что это просто несколько молодых охотников решили покрасоваться, забравшись так глубоко в наши земли.

Иньюрен покачал головой:

— Тан не прав в своих предположениях. Сейчас не то время года, чтобы охотникам забредать так далеко. Нет, все это дурно пахнет. И в чем бы там ни было дело, только это не молодость себя показывает. Кросан лучше бы сделал, если бы обратил внимание на такие знаки.

На'кирим еще больше нахмурился и погрузился в долгое раздумье, закрыв глаза и ничего не замечая вокруг. Оризиан опять смотрел на северный берег.

— Они ведь сейчас должны разбрестись по своим зимним жилищам, разве нет? — задумчиво спросил он.

— Да, — поднимаясь на ноги, ответил Иньюрен. — Они как раз туда движутся. Все а'аны, что сейчас пробираются по лесам, соберутся в во'анах, зимних лагерях, чтобы дожидаться весны. А'анов немного, всего десять — двадцать.

Оризиан не отрывал глаз от тоненькой струйки дыма. Однако, несмотря на всю неосуществимость, его страстное стремление самому увидеть, что означает этот дым, никуда не денется. Где-то там существовал мир, в котором прошлое не давило так тяжело, где не было темных, погруженных в печаль и нависавших над ним стен, не было напоминаний о том, как все могло бы быть. Если этот мир не находится на палубах талдиринских кораблей, может, он лежит в лесу, по которому блуждают киринины и за пределы которого они не выходят? И вдруг все признаки костров исчезли, как будто их никогда и не было. Он взглянул на Иньюрена.

— Иньюрен, а тебе никогда не хотелось…

Тот прервал его:

— Не стоит носиться с желаниями, которым не суждено исполниться. Поскольку такое желание — самый быстрый способ отравить сердце. — На'кирим с грубоватой лаской взъерошил волосы Оризиана. — Твое сердце отравлено меньше, чем у всех, кого я знаю, Оризиан. И мне это нравится.

Оризиан прикусил язык. Но желание никуда не исчезло.

— Вот пройдут праздники, и мне надо будет поставить лодку в более безопасное место, — сказал Иньюрен. — Может, ты мне поможешь?

Оризиан заулыбался.

Встало солнце последнего осеннего дня. Его бледные легкие прикосновения сначала пометили заснеженные поля и высокие пики Тан Дирина, а потом соскользнули в долину Гласа. Сначала они упали на хорошо укрепленный город Тенври, расположившийся в нижней части Долины Камней, на самой северной границе земли Ланнис-Хейг. За его стенами уставшие за ночное бдение мужчины покидали наблюдательные посты, и жидкая каша выкладывалась из парящих горшков в миски с раскрошенным хлебом.

Тек серенький свет на юг и на запад, на тростник и камыш, на кочковатые пастбища, и далее к Таргласу. Скот пробуждался от сна, и бекасы с зуйками засуетились между кочками. Добравшись до Таргласа, солнце подсветило столбы дыма, поднимавшиеся от сотен очагов, пока загонщики, гуртовщики и охотники-трапперы разогревали после сна свои кости. Толпились овечьи отары, кричали на собак пастухи. Большая река Глас текла мимо города, и солнце сопровождало ее до самого Андурана.

Город уже наполовину проснулся. Торговцы открывали лавки на площади, собаки гонялись друг за другом по улицам. Замок над рекой распахнул свои ворота с первым намеком на рассвет. Факелы на зубчатых стенах погасили, и в светлеющем небе разоралась стая ворон. После Андурана рассвет добрался до спокойной глади и туманных островов Вод Гласа, поднимая из дремоты их болота. Руины старого Кан Эвора неохотно появлялись из ночи.

Цапли покидали разрушенные стены и, расправив над водой крылья, отправлялись на охоту. На Дамбе Сириана первый дневной свет застал людей уже за работой, они поправляли большой кусок плотины, которая могла не выдержать надвигающегося сезона.

Наконец солнце достигло Гласбриджа и моря. Оживился и зашумел порт, рыбацкие лодки открыли трюмы, и вокруг них сразу собрались толпы, началась торговля за лучший улов. Глас нес свои воды в море, и свет промчался по всему простору залива, заигрывая с пенистыми гребнями волн. На севере он подкрасил верхушки деревьев темного леса на берегу и перевалил за скалистый хребет Кар Энгейса, а на юге гонялся за темнотой от деревень и ферм на побережье до самого Кол гласа. Наконец, день осветил замок, похожий на большой гранитный холм, и лампы, горевшие в его окнах, одна за другой погасли.

Когда этот новый день пройдет своим чередом и превратится в ночь, родится зима.

В это яркое утро Тан Крови Ланнис-Хейг выехал верхом из своего замка и направился в центр Андурана. Половина его домочадцев отправилась с ним. Щит Кросана, неся вымпелы, маршировал во главе процессии. Сам тан ехал сразу за ними, окруженный дюжиной арбалетчиков. Его великолепного серого боевого коня украшали серебряные доспехи, поводьями, в знак особого отличия, служили узкие ленты и такие же свисали с седла. За Кросаном двигались наследник Крови Нарадин и его жена Эйлен, они ехали бок о бок и махали выстроившимся вдоль улиц горожанам. След в след за ними двигались высокие гости из Гласбриджа и Таргласа, чиновники и домашние слуги. Все были ярко и нарядно одеты, как будто в город прибывало некое пышное театрализованное представление, а с развевающимися на свежем ветру флагами и девизами это было зрелище столь же прекрасное, как и то, что устраивалось в Андуране два лета тому назад в честь свадьбы Наследника Крови.

Улица спускалась от замка через Ремесленный квартал на широкую площадь в центре города, всю заполненную народом, дружно приветствовавшим своего тана. Новый Зал Торжеств, Фист-Холл, располагался на западной стороне площади: деревянное здание, затмившее собой все дома по обе стороны от себя. Резную раму тяжелых дверей венчал герб Ланнисов. Перед зданием был сооружен деревянный помост. Кросан остановился и спешился. Пока его Щит выстраивался на помосте, он в сопровождении Нарадина и Эйлен вошел в огромный зал.

Несмотря на весь шум снаружи, в пустынной палате царили тишина и великолепие. Дубовые балки сводчатого потолка, стены и самый воздух, казалось, были наполнены предвкушением праздника.

Кросан повернулся к молодым и улыбнулся.

— Это будет самое счастливое Рождение Зимы, какое когда-либо видел Андуран. — Тан положил руки на плечи сына и невестки и легонько прижал их к себе. — Что может быть прекраснее на свете, чем стать дедом? — Он засмеялся.

— Даже для тана? — спросила Эйлен.

— Особенно для тана. С этого момента мой внук значит для меня много больше, чем все наши земли и замки, вместе взятые.

— Осторожнее, тебя кто-нибудь может услышать, — шутливо предостерег Нарадин.

Кросан засмеялся и снял руки. Нарадин опустился в ближайшее кресло. Эйлен поцеловала тана в щеку.

— Вы будете самым прекрасным дедушкой, какого только может пожелать мальчик, — сказала она.

— Спасибо, — ответил Кросан. — Надеюсь, ты права.

— Конечно, права, — поддержал жену Нарадин.

Кросан подошел к столу на небольшом возвышении. Он встал рядом с огромным креслом, на котором ему предстояло сидеть во время ночного пира, и положил на него руку.

— Какая странная штука, чувствовать, что ты добрался наконец туда, куда стремился… хотя и не знал куда. Андуран процветает, мой внук спит в замке. Я смогу видеть будущее его глазами. Он еще не скоро будет сидеть в этом кресле, окруженный народом и собственными детьми. Но по крайней мере сегодня вечером я могу представить себе, что мне больше нечего делать.

— До завтрашнего утра, — вставила Эйлен.

— До завтрашнего утра, — согласился Кросан. Он вздохнул, и на миг радость исчезла с его лица. — Твоя мать гордилась бы тобой, Нарадин.

Наследник Крови не знал матери, она умерла при его родах, но тоже посерьезнел.

— И ты, — сказал он.

Кросан пожал плечами:

— Я сделал только то, что от меня требовалось. — Улыбка опять вернулась на его лицо. — Ничто не доставляет мне больше радости, чем сознание, что я стал дедом. Я-то волен представлять себе, что мне больше нечего делать, а вот о вас обоих я этого сказать не могу.

Эйлен приподняла брови.

А Кросан продолжал:

— Я хочу еще внучку. И даже больше того. Я хочу, чтобы меня, в моем старческом маразме, мучила целая орава горластых ребятишек. Я требую их толчеи, и чтобы они таскали меня за бороду, проказили на моих слабеющих глазах и своим смехом мешали мне отдыхать. Вот где было бы безмерное счастье.

Эйлен рассмеялась. На лице Нарадина появился комический ужас.

— Надеюсь, ты дашь нам хоть какое-то время, чтобы прийти в себя после первого? — заворчал он.

За это он получил крепкий тычок от жены.

— От чего это ты хочешь прийти в себя, — строго спросила она. — Насколько мне помнится, усилий потребовалось по большей части моих.

— Хватит, хватит. Не спорьте, — вмешался Кросан.

Он опять оглядел все вокруг и удовлетворенно вздохнул.

— Я еще не закончил со строительством, — сказал он. — Я должен преподнести вам и вашему сыну подарок. Дом, подходящий для будущего тана, где вы сможете проводить лето. Нет, это не блажь старика. Мы построим грандиозный дом в Грайве, достаточно близко, чтобы я мог приехать и остаться, когда годы тяжелым бременем лягут на плечи, и мне понадобится отдых от Андурана, хотя бы на несколько дней. Мы разведем сады, и ваши дети будут в них играть, построим конюшни для ваших лошадей и псарни для гончих.

— Счастливая мысль, — сказал Нарадин. — Спасибо.

Эйлен обняла тана и еще раз поцеловала. Довольный Кросан улыбнулся и погладил ее по пышной головке.

— Ты не оставишь меня ненадолго с моим сыном, Эйлен? Может, ты пока займешь чем-нибудь гостей, задержишь их снаружи еще на несколько минут? Во всяком случае, я уверен, что твоя компания понравится им больше моей.

Как только жена Наследника Крови вышла из зала, опять раздались радостные крики толпы.

— Они любят ее почти также, как ты и я, — заметил Кросан.

— Не так же, как я, — возразил Нарадин. — Во всяком случае, они приветствовали бы и наряженную ослицу; год был хороший, они готовы радоваться и веселиться.

Кросан кивнул:

— Лучший год за последнее время. Хотя и сейчас есть еще тень, которой я не смог избежать. Мне хотелось бы, чтобы Тейм Нарран был здесь и разделил все это с нами. Без такого человека, как он, праздник не в праздник. Не нужно было посылать его на юг.

— А что делать? Вряд ли ты смог бы отказать Верховному Тану и не отправить отряд на такое дело: мы могли спорить о пошлинах, о наборе рекрутов или о воинских поселениях на наших землях, но призыв под знамена — совсем другое дело. А Тейм никогда не позволил бы тебе отправить своих людей без него. Ты его знаешь.

— Даже лучше, чем он сам себя знает. Ему больше не нравятся игры с мечом, и только по преданности он этого не признает. Тяжело ему придется в этом кровопролитии с Даргеннан-Хейгом.

— Еще одна зарубка против Гривена ок Хейга, — сказал Нарадин.

Кросан провел рукой по подлокотнику огромного кресла и взглянул на сына:

— Ты сказал. Еще одна среди многих. Не забудь о них. Не люблю говорить о таких вещах в праздничный день, но ты должен знать: я опасаюсь, что Гривен еще не покончил с нами. Из намеков Казначея я понял, что наш Верховный Тан хочет потребовать большей дани, чтобы покрыть расходы на подавление Игрина.

— Значит, крови наших воинов ему мало, — проворчал Нарадин.

— Очевидно, да. Я мог бы долго отказывать ему, если он действительно потребует дополнительной дани, но хотел посоветоваться с тобой. Я больше не могу принимать такие решения в одиночку. Не так уж много лет пройдет, как охрана безопасности нашей Крови ляжет на твои плечи.

— Ты знаешь, как обстоит дело с Ленором? — спросил Нарадин. — Ведь если Гривен думает притеснять нас и дальше, значит, у него на уме то же и для Крови Килкри.

— Именно, — согласился Кросан. — Он не видит разницы между Ланнисами и Килкри, а я не вижу выхода. Я дал знать об этом Ленору; в любом случае нам опять пора встретиться.

Нарадин покачал головой:

— Неужели Гривен настолько слеп, что не видит, как опасно вбивать клинья между представителями Истинных Кровей? Или ему уже все равно, что мы охраняем его границы от Темного Пути?

— Вот! В том-то и дело, не так ли? Кровь Гир уже лет тридцать не шевелилась. Кажется, их больше всего интересуют распри меж собой, чем новые стычки с нами. Из всех братьев только Горин-Гир еще посылает разведчиков и налетчиков в Долину Камней. Я не перестаю напоминать Бихоману, что там то и дело вспыхивают перестрелки, но, боюсь, его хозяин, Гривен, не хуже нашего знает, что угроза с севера уже не та (по крайней мере в настоящее время), что была когда-то, и потому не стесняется играть в свои игры. Кроме того, с Килкри на нашей стороне мы могли бы уничтожить всю Кровь Горин-Гир; с Хейгом — другое дело. Если дело дойдет до открытой войны с ним, Гривен может рассчитывать, что Эйт и Тарал примкнут к нему против нас, а тогда мы продержались бы всего несколько месяцев, и то — в лучшем случае.

— Значит, несмотря на то, что мы давно могли бы бросить вызов Гривену ок Хейгу, нам лучше прикусить языки и постараться сделать все возможное, чтобы по крайней мере избежать открытого столкновения? — спросил Нарадин.

— Вот именно, — вздохнул Кросан. — Я обещал Гривену ок Хейгу свою верность, когда стал таном, как, очевидно, будешь присягать и ты, когда пройдет мое и наступит твое время. Гривен может не посчитаться с этим обещанием, но надеюсь, мы сможем продержаться, несмотря на все его провокации.

Тан потер руки и передернул плечами, словно сбрасывая неприятные мысли.

— Давай не будем задерживаться на делах дольше, чем необходимо, — сказал он. — Начинается праздник, и я хочу присоединиться ко всем.

Нарадин поднялся со своего места и взял отца за руки.

— Когда-нибудь твой внук полюбит тебя так же, как мы с Эйлен. И даже Верховный Тан не сможет у нас этого отнять.

Кросан хлопнул Нарадина по плечу.

— Что верно, то верно. А теперь пойдем к твоей любимой жене; она, наверное, волнуется.

Рот шел в комнаты Оризиана. Во время их пребывания в Андуране регулярные занятия прекратились, и теперь щитник настаивал на том, что их пора возобновить. В результате Оризиан оказался во внутреннем дворе, отражая и нанося в ответ полновесные мужские удары. Они пользовались деревянными тренировочными мечами, но удары от них тоже были весьма чувствительными. Когда Оризиан был помоложе, он очень стыдился таких упражнений — слишком уж часто они привлекали всяких зевак. Болезненный иногда процесс обучения давался ему с трудом, у него довольно долго не было особой ловкости в обращении с мечом. Теперь он уже был достаточно хорош в этом деле, и его действия больше не вызывали бурного веселья у зрителей. Во всяком случае, сегодня все заняты приготовлениями к Рождению Зимы и едва ли кто-нибудь обратил бы внимание на заметное несоответствие партнеров. Единственным исключением стал Килан, который проходил мимо и остановился, чтобы понаблюдать за происходящим. Его присутствие отвлекло Оризиана, и он немедленно пропустил отличный удар по пальцам. Килан тут же удалился, что-то ворча себе под нос и качая головой: Оризиан решил, что второй щитник, возможно, сокрушался по поводу безрукости своего будущего подопечного.

Наконец Оризиан уселся прямо на булыжник, отдуваясь и потирая уставшую от меча руку, а Рот даже пробурчал нечто одобрительное.

— Ты еще станешь фехтовальщиком.

— Если к тому времени у меня не отвалится рука, — отозвался Оризиан.

Рот протянул ему широченную лапу. Поднимаясь с его помощью на ноги, Оризиан почувствовал грубые мозоли на ладони воина. Большую часть жизни Рот провел с мечом в руке, сражаясь то с кирининами в Анлейне, то с налетчиками Темного Пути в Долине Камней, и был не один раз помечен их оружием. Он никогда не был женат; Килан говорил (когда Рот не слышал), что у Рота слишком ревнивый меч, чтобы позволить кому-то встать между ним и хозяином. Хотя для себя Оризиан вряд ли выбрал бы такую судьбу, Рот, похоже, своей жизнью не тяготился.

— Рот, а чем бы ты занимался, если бы не стал щитником? — вдруг спросил Оризиан.

Непривычная на лице воина улыбка еле пробилась сквозь бороду, но гигант почти равнодушно пожал плечами.

— Чем-нибудь стоящим. Как я могу сказать, кем был бы, раз я ничего, кроме этого, не умею?

Ближе к вечеру того же дня Оризиан наблюдал из окна главной башни странную сцену внизу. Приглашенные на банкет акробаты гуськом входили во внутренний двор замка через главные ворота. Это все были крупные мужчины в башмаках и кожаных штанах, их дородность подчеркивалась грубыми, жесткими куртками из плохо выделанного меха, хотя кое-кто кутался в накидку с капюшоном. Каждый нес на плече небольшой сверток. Последние из входящих были нагружены небольшими сундуками, бочонками и грудами одежды. Один тащил пару длинных жердей, похоже, только что срезанных и оструганных.

Их было около дюжины. Оризиан никогда еще не видел столько вольного народа сразу. У всех длинные, окрашенные в странный цвет ржавчины с золотом волосы собраны на затылке в пучок. Несмотря на габариты, двигались они очень легко. Когда Оризиан пригляделся внимательнее, он понял, что среди них находилось и несколько женщин, они были немного ниже мужчин, но одеты так же и выглядели не менее внушительно.

Когда он нашел Эньяру, она околачивалась в дверях первого этажа башни и с нескрываемым восхищением рассматривала вновь прибывших.

— Они очень… большие, а? — сказала она.

— Согласен. И все на одно лицо.

— Ну, наверное, они все родственники, — глупо ухмыльнулась Эньяра. — Ты ведь знаешь, как, по слухам, обычно размножается этот народ. Хотя, по-моему, они довольно неплохо выглядят.

Несколько замковых стражников выглядывали из дверей своей казармы. Время от времени среди них возникал приглушенный смех, иногда даже слышались грубоватые реплики в адрес прибывших дам, но ни один из акробатов так и не повернул головы в их сторону. Явившиеся работали молча, споро и ловко устанавливая на булыжниках и проверяя свое оборудование.

— Их так много. Должно быть, нас ждет хорошее зрелище, — задумчиво предположил Оризиан. — Где они собираются представлять?

— Илэн говорила, что сначала представление будет в зале, а потом они какие-то фокусы покажут во дворе.

— Как ты думаешь, они откуда? Может быть, из Колдерва или откуда-нибудь оттуда; там их много. Не знаешь?

Эньяра пожала плечами:

— А может быть, с морского побережья Килкри. Там, кажется, до сих пор есть деревни вольных людей, или нет?

Оризиан с Эньярой наблюдали за работой из дверей, а любопытный Бэр, подручный конюха, болтался поблизости от возводимых сооружений. Он потянулся потрогать кольцо толстого каната, но один из акробатов схватил его за кисть. Удивление плеснулось в глазах мальчика, а рот широко открылся, и, не будь Бэр немым, он, конечно, заорал бы. Мужчина покачал головой и коротким жестом показал Бэру, чтобы он убирался.

Мальчишка бочком вернулся к конюшне, но все теми же изумленными глазами продолжал наблюдать за работавшими, теперь уже из денника одной из лошадей.

Оризиан поглядел на небо. Солнце полчаса как село, и уже надвигались сумерки. Двор замка погружался в тень. Скоро вынесут факелы, поскольку в ночь Рождения Зимы темнота не допускается.

Оризиан сказал:

— Пора и нам готовиться. Скоро праздник начнется.

Она кивнула и с почти мечтательным видом последовала за ним в башню, через плечо оглядываясь на группу акробатов.

В огромном зале отдельными кучками уже топтались прибывшие на пир гости. Везде лежали пакеты и свертки с подарками, которые они принесли тану. Все были веселы, зал гудел оживленными разговорами. Эта ходила вдоль столов, проверяя выставленные для гостей подносы с хлебом и кувшины с элем и вином. Она все время что-то бормотала себе под нос (можно не сомневаться, перечисляла все выговоры, которые заслужили те, кто эти столы накрывал) и, похоже, совершенно забыла об окружающей ее толпе.

— Нам предстоит долгая ночь, — с легкой улыбкой сказал Оризиан, вспомнив слова Килана в Гласбридже.

— Конечно. Как всегда, — согласилась Эньяра.

Они направились в свои комнаты, чтобы переодеться, но по дороге их перехватил Иньюрен:

— Вот вы где. Вас хочет видеть отец, он послал меня разыскать вас.

— Значит, он встал? — с надеждой спросил Оризиан. — Может быть, облака наконец рассеялись?

— Увидите сами, идите, — уклонился от ответа Иньюрен и, поманив их пальцем, начал подниматься по лестнице.

Войдя к отцу, они нашли Кеннета стоящим посреди спальни, хмуро и задумчиво рассматривавшего церемониальную меховую мантию. Оризиан с первого взгляда увидел, что каким-то образом отец наконец-то пришел в себя.

— Мантия уже совсем не та, что прежде, — печально произнес хозяин Замка Колглас.

Эньяра нырнула ему под руку и крепко обняла. Кеннет слегка покачнулся, словно теряя равновесие, и, по-видимому, не знал, что делать, но затем тоже обнял дочь.

Потом Эньяра отступила назад и сказала:

— На базаре полно пушнины. Купим новую.

Кеннет улыбнулся и даже подержал ее лицо в широких ладонях:

— Вот и хорошо. Так и сделаем.

Оризиан наблюдал за ними со стороны и не мог отделаться от мысли о том, каким старым выглядит Кеннет. Он, может быть, и вытащил себя из мрака, но заплатил за это высокую цену. Однако в глазах появился блеск, хотя под ними еще лежали тени, а тяжелые веки опухли. Когда он повернулся к Оризиану и улыбнулся, создалось впечатление, что улыбка, давно неиспользуемая и забытая где-то глубоко в душе, с трудом пробивается на его лицо.

— Оризиан, подойди сюда, дай на тебя посмотреть, — сказал Кеннет и с ласковым интересом оглядел сына. — Хорошо выглядишь.

— Ты тоже выглядишь лучше, — ответил Оризиан. Он почувствовал определенное облегчение, напряжение начало отпускать его, мрачное лицо юноши немного просветлело. Но, как и всегда в тех случаях, когда отец выныривал из тени, начинал подниматься и страх, что когда-нибудь парализующая отца скорбь никуда не исчезнет и поселится в нем окончательно.

— Пожалуй. Может, это сделали те медовые пирожки, что вы мне принесли?

— А может, возможность объесться и напиться сегодня ночью? — предположил Иньюрен.

— Замолчи, старина. Не стоит портить удовольствие другим только потому, что сам не подвержен человеческим слабостям, — упрекнул Кеннет на'кирима.

Он обнял Оризиана за плечи, а с другого бока прижал к себе дочь.

— Вы простите мне недавнюю слабость?

— Здесь нечего прощать, — пробормотал Оризиан.

— Печаль — это не слабость, — решительно заявила Эньяра.

Отец немного потискал их и отпустил.

— Ну, слабость это или нет, а прошу меня простить. Я избавил бы вас от этого, если бы мог, ведь я вас обоих очень люблю, а вы заслуживаете лучшего… — Тут голос его дрогнул, и на лице на мгновение появилось что-то вроде муки, но он резко, почти сердито, тряхнул головой. — Мне перед праздником нужно отдохнуть. Совсем немного. Но, послушайте, давайте сначала придумаем что-нибудь. Раз пришло Рождение Зимы, давайте куда-нибудь съездим. Мы давно уже все вместе не выходили за стены замка, не так ли?

— Куда? — спросила Эньяра. — В Андуран?

— Нет, — немного поспешно ответил Кеннет. — Брата еще будет время навестить. Нам, всем троим.

— Давайте поедем в Колкир. Там рынки и залив, — быстро подсказал Оризиан. Сам он посещал центр танов Килкри всего пару раз, и ему нравился этот оживленный город, кроме того, он знал, что и отцу это место очень нравится. Кеннет всегда говорил, дующие там западные ветры — самые чистые, а вдыхаемый воздух — всегда свеж и нов. Без прошлого.

— Да, — улыбнулся Кеннет. — Прекрасный город.

Далеко на севере, за Долиной Камней, по голым склонам горы беспорядочно расползся огромный замок. На нескладных стенах и башнях из необработанного камня кое-где виднелись пятна света от зажженных на ночь факелов, и ветер мотал их пламя во все стороны. Над замком носились снежинки. Здесь, на северной окраине просторов Тан Дирина, холод дышал уже давно. Но что ни говори, а по древнему знанию, сегодня — ночь Рождения Зимы, и только с новой луной, как говорят, можно утверждать, что действительно наступил ледяной сезон.

Где-то в глубине замка, в палате, украшенной волчьими шкурами и гобеленами, стояла огромная кровать. Столбы с ногу воина толщиной поддерживали балдахин, под которым на мятых и сбившихся простынях завернулся как в кокон в одеяло хилый сморщенный старик. Недалеко от кровати на куске медвежьей шкуры растянулась охотничья собака: старая гончая с густой серой шерстью.

Дверь в спальню неслышно открылась, и, заслоняя рукой лампу, вошел мальчик. Пес поднял голову, но не издал ни звука. Мальчик на цыпочках подошел к кровати. Старик застонал и повернулся. Мальчик на шаг отступил, и свет задрожал в его руке. В горле старика что-то захрипело, он кашлянул и открыл слезящиеся глаза. Потом сделал попытку облизать потрескавшиеся губы.

— Прости, мой господин, — забормотал мальчик. — Ты велел мне разбудить тебя.

Человек с трудом поднял с одеяла худую руку и провел ею по впалым щекам, словно пытаясь вспомнить, кто он такой.

— Лекари не разрешают входить, но они меня не видели. И госпожа тоже, — сообщил мальчик.

— Ты правильно сделал, — прохрипел человек и уронил руку. — Лекари — глупцы. Они отлично знают, что никакое их беспокойство не остановит смерть, раз уж мой Путь подходит к концу.

Собака, услышав голос хозяина, поднялась и, подойдя к кровати, ткнула носом в безвольно повисшие пальцы старика.

— Сегодня Рождение Зимы, мой господин. Ночь скоро повернет.

— Подними меня, — приказал старик. Мальчик помог ему сесть и подложил под спину подушки. Старик был легким, как будто жизнь уже начала освобождать его от своего бремени.

— Рождение Зимы, — себе под нос пробурчал он. — Значит, сегодняшняя ночь или завтрашнее утро скажет, на кого падет милость судьбы, на нас или на наших врагов.

Из далекого зала по запутанным коридорам и лестницам донеслись звуки веселья.

— Принеси мне что-нибудь выпить, мальчик, — приказал старик. — Сегодня вечером я должен произнести тост за силы сына и дочери, которые несут наши мечты по Темному Пути. Не будет им тепла в это Рождение Зимы. Только сражения и кровь.

Мальчик поставил лампу на стол и быстро вышел. Глаза старика закрылись, голова немного свесилась на грудь. Пес сидел тихо, терпеливо наблюдая за хозяином. Тан Энгейн ок Горин-Гир, умиравший в огромной, продуваемой всеми ветрами крепости Хаккана, будет спать до возвращения мальчика с наполненным до краев бокалом.