"Рождение Зимы" - читать интересную книгу автора (Ракли Брайан)

II

В темнице Эньяры было холодно и неуютно. В качестве еды ей давали только жидкую овсяную кашу с несколькими кусками плававшего в ней удручающе серого хлеба. Еду приносили стражники, иногда это были женщины, но никто из них никогда не заговаривал с ней, просто стояли тут же и наблюдали, как она ест. Она чувствовала их презрение и иногда что-то более сильное: почти ненависть. Это ее сердило. Она была племянницей Тана, какими-то самозванцами лишенная свободы в собственном отечестве. Это она должна ненавидеть тюремщиков, а не они ее. Гнев раз от разу усиливался. Она кинула миску под ноги стражника и выплюнула проклятие. Он посмотрел на размазню, расползавшуюся по его башмакам, а потом ударил девушку. Она ахнула и схватилась за нос, безуспешно пытаясь остановить брызнувшую кровь. Он снова ударил ее, теперь по голове, и сбил на пол. Потом поднял пустую миску и унес, лязгнув засовом на двери камеры. После этого Эньяра держала свои чувства на коротком поводке.

По ночам она призывала сон, чтобы сбежать в него от действительности. Он приходил очень неохотно. Она лежала на потерявшем вид матрасе, который ей выдали, и вертелась, как червяк в каменном желудке проглотившего ее огромного животного. Ее неотвязно мучил Темный Путь. Сама Эньяра эту веру считала бесплодной. Ей казалась отвратительной идея, что и жизнь, и смерть в ее конце, все заранее предопределено с самого момента рождения. Но все же теперь собственное бессилие казалось горьким отзвуком этой веры. Все силы, что она набрала за пять лет после Лихорадки, теперь пошли прахом. Кто-то выбрал для нее жестокую, мучительную смерть, а она ничего не могла поделать.

Она еще помнила, как много лет назад, в том мире, который теперь казался призрачным, как сон, она сидела на коленях у отца в зале Когласа и слушала его рассказы о былых сражениях. Как молодым еще человеком Кеннет вместе со своим отцом и братом сражался против воинов Темного Пути под Тенври. В тихом голосе, которым он нашептывал ей истории тех дней, она расслышала нерадостное уважение к врагу. Отряд Инка Уйма стоял в стороне и наблюдал, как под стенами Тенври окружили и разбили армию Горин-Гира. Кто-то говорил, что отряд не участвовал в сражении потому, что вороны желали обуздать высокомерие Кровей, кто-то — что вмешиваться запретил Верховный Тан Гиров, и Горин-Гир был таким образом наказан за неповиновение. И тем не менее, сказал Кеннет, среди избиваемых не было страха. Они час за часом сражались и умирали.

Лэрис отругана Кеннета за то, что он во время еды рассказывает маленькой девочке такие истории, но он возразил любимой жене:

— Она должна знать природу своих врагов.

И хотя это знание сейчас было ей почти бесполезно, она действительно знала врага, его безжалостную и живучую ненависть.

В узкое высокое окно своей камеры она могла видеть только небольшую полоску неба. В нем было мало радости. По нему в основном неслись тяжелые темные облака. Иногда она слышала, как по крыше барабанил дождь, и думала, что даже под этими каплями ей было бы приятнее, если б можно было хоть несколько минут погулять. Часы тянулись еле-еле. В течение многих лет она выстраивала сильную защиту против страхов и боли, против Лихорадки, смерти, страданий отца. Теперь этой защите предстояло самое серьезное испытание.

Большинство своих стражников она узнавала по тяжелым шагам еще до их подхода к дверям каморки. Услышав, после трех или четырех дней заключения, приближающиеся более легкие шаги, она воспряла духом от одной только мысли, что что-то изменилось в сокрушительной рутине. Но ее сердце опять упало, когда она увидела посетителя, переступившего порог. Это была Вейн, сестра Наследника Крови Горин-Гир. Длинные волосы гостьи уже не так сильно блестели, как тогда, когда Эньяра видела ее в последний раз. И одежда была немного запачкана грязью и закопчена, но взгляд не стал ни менее суровым, ни менее презрительным.

Вейн ухмыльнулась при виде Эньяры, которая с трудом поднялась, машинально пригладила волосы и поправила одежду. Прошло то время, когда она старалась притворяться не голодной, не замерзшей и не всклокоченной.

— Эти стены, наверное, никогда не видели еще такой важной гостьи, — сказала Вейн.

— Что тебе надо?

— Как грубо. Может быть, тебе тюрьма не подходит? — Вейн схватила Эньяру за запястье и осмотрела ее ладонь и пальцы.

— Такие мягкие маленькие штучки, а? — веселилась она. — Ты не протянула бы и одной зимы на севере. Слабые женщины делают слабыми мужчин. Особенно с тех пор, как твоя Кровь так легко побеждена.

Эньяра сверкнула глазами и выдернула руку:

— Мы еще не побеждены. Кросан, прежде чем погибнет, получит голову Кейнина и твою.

Вейн засмеялась и пощупала золотую цепь на шее.

— Твоя забота о наших головах очень трогательна, но я не боюсь того, что должно прийти и пройдет. Бог, Скрывающийся Под Капюшоном, прочитал историю моей жизни в своей книге в день моего рождения, и ее конец был определен в тот же момент. Моя нога на Темном Пути, и никто не сумеет это изменить. Во всяком случае, я думаю, именно твоя жизнь пишется здесь и сейчас, а не моя. Я пришла сказать тебе, что мы послали в замок стрелу с сообщением. Мы сказали твоему дяде, что ты у нас и что или он должен снестись с нами для переговоров, или увидит, как мы свежуем тебя под его стенами.

Она помолчала, дожидаясь реакции Эньяры, но ничего не увидев, продолжила:

— Что ты об этом думаешь? Насколько ослабеют люди Ланнис-Хейг?

— Совсем не ослабеют, — заявила Эньяра, надеясь, что посетительница не услышит в ее голосе страха. Она знала, что именно так все и будет. А зачем еще они оставили ее живой, если не для игры вроде этой? Хорошо еще, что она почти сумела справиться со страхом. Всегда есть надежда, говорила она себе с легким осуждением. Только сторонники Темного Пути считают, что события могут развиваться лишь одним-единственным путем.

Вейн сказала:

— Ладно, может быть, ты и права. Тебе же хуже. По крайней мере можешь быть уверена, Кросан будет сопровождать тебя во мрак. Твой ненаглядный тан недолго пробудет в своем замке. Эти земли снова станут нашими.

— Они никогда не были вашими. Вы должны иметь в виду, что они принадлежали Гирам. Я, например, слышала, что семейство Горин было всего лишь бандитами и головорезами в Гласбридже до того, как сбежало на север. Гиры хотя бы происходят от Истинных Танов, даже несмотря на то, что потеряли право на титул, когда они…

Вейн вдруг шагнула вперед, и Эньяра, решив, что ее сейчас ударят, отступила. Вейн согнула правую руку, но передумала, наверное, испугавшись, что может попортить кольца, украшавшие пальцы. Поэтому она только рассмеялась, а потом задумалась и начала вертеть одно из колец.

— Значит, немного духа еще осталось, — наконец сказала она. — Это правда, что здесь будет править Регнор ок Гир, хотя именно моя кровь, мой брат, вернет ему трон. Но трон — это только средство, а не конец. Которого ты не увидишь. Мы будем править, чтобы распространять свет истинной веры, и когда он засияет в каждом сердце, тогда к нам вернутся Боги.

— Ты слишком увлеклась. Вы не сможете продвигаться дальше, пока держится Андуран. И Тенври еще не пал. — По глазам Вейны Эньяра поняла, что так оно и есть. А еще она увидела, что продолжать опасно. Она и не стала.

— Какая уверенность, — улыбнулась Вейн. — Какая самонадеянность даже думать, что стены устоят, если им предписано рухнуть. Ты думаешь, что в этом падшем мире ваши надежды, ваши силы и устремления могут что-нибудь изменить в потоке судьбы? Это та самая гордыня, которую Боги требуют отбросить, прежде чем они вернутся. Темный Путь существует для того, чтобы учить нас смирению. Если бы у наших предков его было больше, Боги не покинули бы нас.

Она опять сделала шаг вперед, а Эньяра пятилась и пятилась, пока не наткнулась на стену. Вейн придавила руки девушки к холодной стене. Эньяра чувствовала ужасную силу в этой женщине; не только в пальцах с их железной хваткой, но и в неподвижно-ледяных глазах. Она никак не могла понять, что Вейн здесь делает. Вряд ли ей просто захотелось попугать пленницу или посмеяться над ней. Возможно, это было простое любопытство: ей захотелось посмотреть, как эта изнеженная девчонка из Колгласа переносит заточение. А может, ей захотелось испытать силу своей веры перед неверием Эньяры.

— Темный Путь восторжествует, потому что он — истинный! — объявила сестра наследника крови. — И пока он не установится, Боги не вернутся, и мир не обновится. Тебе и всему твоему роду нечего этому противопоставить, и потому вы падете.

Она вдруг отпустила Эньяру, повернулась и, не сказав больше ни слова, вышла. Эньяра потерла руки там, где их держала Вейн. Теперь наверняка будут синяки. Впрочем, это не самая большая печаль. От дяди не было ни слова, чтобы избавить ее от внимания палачей Горин-Гира. Не может быть, чтобы ее жизнь ничего не значила по сравнению с жизнью самой Крови.

В замке еще не было заболеваний, хотя бы этому осажденные могли порадоваться. Но еды уже оставалось мало. Удар был нанесен столь внезапно, что времени на доставку в замок припасов с огромных складов Андурана не оказалось. Если бы в замке кормилось не больше, чем обычно, народу, то еды хватило бы на несколько недель. Но когда враг приблизился вплотную, в замок ринулись люди, и население замка удвоилось. На внутреннем дворе, в конюшнях, в комнатах главной башни люди лепились друг к другу вокруг своих пожитков, которые им удалось захватить с собой. В коридорах и переходах матери кормили грудью младенцев. Рацион очень скудно добавлялся из кладовых замка. Плакали голодные дети, напряженность ощущалась почти физически.

Ворота замка закрылись только в самом конце, когда головной отряд Горин-Гира был уже на стенах города и внутри него. И потом Кросан много думал о том, что в жизни не слышал более горестных звуков, чем отчаянные крики оставшихся за воротами.

В тот последний день он очень ошибся в своих надеждах. Если бы из Колгласа или Гласбриджа шли им на помощь, то уже должны были бы прийти, хотя, по правде говоря, он не думал, что эта помощь была бы так уж велика. Большую часть самых боеспособных людей Тейм Нарран забрал с собой на юг. Лучшая и большая часть из оставленных Ланнис-Хейгу людей, находилась на северной границе и сейчас, должно быть, попала в ловушку в Тенври. Единственное, откуда действительно можно было ждать помощи, так это из Колкира, от старого тана Ленора ок Килкри-Хейга. Килкри и Ланнисы всегда были тесно связаны друг с другом, еще с того самого дня, как Сириан стал таном. Появление помощи — вопрос времени. У армии Темного Пути, захватившей Андуран, не было осадных машин для того, чтобы проломить ворота или стены замка; такие машины никому не удалось бы протащить через непроходимые дебри Анлейна. Если помощь явится раньше, чем соорудят эти машины, и раньше, чем в замке кончатся все запасы продовольствия, тогда еще можно было бы посчитаться с врагом за воротами.

Печать Ланнис-Хейгов висела на шее тана. Он поднес к ней руку. На печати был изображен Замок Колглас, родовое гнездо его Крови. Действительно ли его брат умер, как о том говорилось в сообщении Кейнина Горин-Гира? Может быть, и так. Но то, что Кеннет все еще не пришел ему на помощь, может означать и то, что его что-то задержало. Хотя трудно себе представить, каким образом враг захватил Эньяру (что стало известно из того же сообщения), если не через труп ее отца.

Кросан уронил печать на грудь и огляделся. Палата приемов никогда не была так изысканно украшена. Золотистые ленты были натянуты от трона до полированных копий для охоты на кабана, веерами закрепленных на стенах. Висели венки из растений с девизами Андурана, Колгласа, Гласбриджа, Таргласа и Тенври, пяти городов Крови. Красный с золотой каймой ковер растянулся на всю длину палаты.

Именно в этой комнате на шее Кросана когда-то впервые появилась печать. Его отец свалился в лихорадке и умер всего через несколько месяцев после того, как невредимым вернулся из Битвы в Каменной Долине. Кросан взглянул на Нарадина и Эйлен. Эйлен качала на руках сына. И муж, и жена были одеты в простые белые длинные, до полу, одежды. Младенец был завернут в пеленку кремового цвета. За их спинами собралась небольшая группа чиновников и военачальников замка. Их было меньше, чем должно было бы быть. В другие, спокойные, времена от каждой семьи со всех земель тана здесь стоял бы представитель, чтобы засвидетельствовать то, что сейчас должно произойти.

Недалеко от тана стояла дубовая подставка и на ней серебряная купель с водой. Возле нее ждал Этол Кинтин, Клятвенных Дел Мастер Крови Ланнис-Хейг. Седые волосы и борода, сутулые плечи и кожа, как поношенная шкура, создавали впечатление дарованной ему на старости лет мудрости. Его обязанности, которые он разделял еще с десятком Клятвенных Дел Мастеров, лежали в самом центре жизни Крови и ее истории. Одной из таких обязанностей были Именины отпрысков тана. Обычно Именины проводились в конце третьего месяца жизни младенца. По причинам, о которых никто не задавал бы вопросов, нынешние Именины проводились, когда младенцу не исполнилось еще и месяца.

— Нужно начинать, — пробормотал Кросан.

Нарадин и Эйлен подошли к купели и склонили головы перед Мастером.

— Кто этот ребенок? — спросил Этол.

Ответила Эйлен:

— Он сын Эйлен, дочери Клачена и Димейн, и он сын Нарадина, сына Кросана и Лайэн.

Этол кивнул:

— Омой его.

Нарадин с Эйлен сняли с младенца пеленку и опустили его в купель с водой. Они держали его очень бережно. Малыш не заплакал и тогда, когда Нарадин держал его, а Эйлен подняла в ладонях воду и вылила на головенку. Нарадин вынул сына из воды, и Этол подал ему новую, безупречно белую атласную простыню. Малыша в нее завернули.

— Кто этот ребенок? — снова задал вопрос Клятвенных Дел Мастер.

Возникла еле заметная пауза, но Эйлен тут же ответила:

— Он Кросан нан Ланнис-Хейг.

Нарадин взглянул на отца. На лице старика появилась печальная улыбка, но он ее не замечал, только часто-часто моргал заблестевшими влагой глазами.

Этол подошел и завязал на запястье младенца ленточку нежнейшей ткани.

— Кросан нан Ланнис-Хейг, сын Нарадина и Эйлен, добро пожаловать к нам. Носи свое имя с честью.

Мастер выпрямился и улыбнулся молодым отцу и матери:

— Хорошее выбрали имя.

Ропот одобрения прокатился и по толпе гостей.

Эйлен улыбнулась в ответ:

— Мы тоже так думаем.

— Есть еще одно дело, — сказал Нарадин и повернулся к отцу. — Тан, я хочу встать на место моего сына и принести клятву крови от его имени. Такова моя воля.

Кросан вздернул бровь:

— Это не принято… — Он взглянул на Этола.

— Но, конечно, возможно, — подтвердил Мастер. — При некоторых обстоятельствах разрешается одному занять место другого, если… — он помолчал немного, на лице у него появилась неуверенность, он явно колебался, — …если существует вероятность безвременной смерти.

Эйлен, склонившись над ребенком так, словно в мире больше никого и ничего не существовало, гладила щечку младенца.

— У нашего сына есть имя, но этого недостаточно для внука тана в такое время, как нынешнее, — сказала она, не поднимая глаз. — Не годится, чтобы он умер с именем, но не господином.

Кросан вздохнул, губы у него дрожали, кажется, он не мог говорить.

— Хорошо, — наконец хрипло произнес он. — В этом нет нужды, поскольку ребенку никакой вред не будет причинен, но это выбор родителей. Этол, вы примете Клятву Крови от моего внука. Нарадин займет его место.

— Положите ребенка на пол, Наследник Крови, и станьте возле него на колено, — распорядился Этол.

Нарадин исполнил. Белая простыня засияла на темно-красном ковре. Тан стиснул зубы и отвернулся, пытаясь справиться с охватившими его чувствами. Младенец издавал слабые, невнятные звуки и крошечные ручки хватали воздух, как будто хотели поймать какие-то плавающие пятнышки, которых никто, кроме него, не видел.

Этол приблизился, встал между таном и Нарадином и заговорил, звучно и бесстрастно:

— От имени Сириана и Паулла, Энвара, Гейхена и Тевана — Танов, которые были. От имени Кросана ок Ланнис-Хейга, тана, который есть сейчас. И от имени танов, которые еще будут. Я приказываю всем слушать, как будет принята присяга. Я — Тан и Кровь, прошлое и будущее, и эта жизнь будет связана с моей. Я приказываю всем запомнить это.

Он протянул Нарадину раскрытую ладонь:

— Есть у тебя клинок?

Нарадин молча вытащил из висевших на поясе ножен короткий нож с плоским лезвием с роговой рукоятью и положил его острием к себе на ладонь Мастера. Этол внимательно оглядел нож.

— Нож новый? На нем нет крови? Знаков? — спросил он, и Нарадин признал, что нет.

— По какому праву ты говоришь за того, кто приносит клятву?

— Он мой сын.

— Принимается. — Этол тоже опустился на одно колено рядом с младенцем и поднес нож к пухлой ручонке. — Ты дашь свою кровь в знак присяги?

— Дам, — ответил Нарадин вместо сына.

— Этой клятвой твоя жизнь связывается с моей, — торжественно произнес Клятвенных Дел Мастер. — Слово Тана Ланнис-Хейг тебе закон и правило, как слово отца своему ребенку. Твоя жизнь есть жизнь Крови Ланнис-Хейг.

Он сделал крошечный надрез на коже ручки. Выступила капелька крови. Выражение недоумения и обиды проступило на личике Кросана-младшего. Он тихонько захныкал, что могло означать скорый переход к плачу. Этол подхватил капельку на самый кончик клинка присяги и большим пальцем начал втирать кровь в металл.

— Ты вверяешь свою жизнь Крови Ланнис-Хейг?

— Да, — ответил Нарадин.

— Никто не может встать между тобой и твоей присягой, — сурово произнес Этол. — Этой клятвой ты отвергаешь всякую другую преданность. Кровь защитит и поддержит тебя. А ты должен будешь защитить Кровь. Произнеси твою клятву.

Нарадин сделал глубокий вдох и заговорил:

— Я говорю от имени Кросана нан Ланнис-Хейга, сына Нарадина и Эйлен. Своей кровью вверяю свою жизнь Крови Ланнис-Хейг. Слово тана — для меня закон и правило, корень и посох моей жизни. Враг Крови — мой враг. Мой враг — враг Крови. До смерти.

Этол наклонился и положил нож на обнаженную грудку.

— До смерти, — повторил он и отвернулся.

Нарадин взял сына на руки. Малыш уже плакал. Подошла Эйлен и перевязала раненую ручку. По ее щекам тоже ползли слезы. Она наклонилась и поцеловала нежный лобик. Тан Кросан взял у нее внука, поддерживая широкой ладонью головку, и вгляделся в перекошенное и несчастное личико.

— Тише, тише, — шептал тан. — Кровь защитит тебя, малыш Кросан. Кровь защитит.

Он вложил в эти слова всю душу. Он говорил их от всего сердца, но все же знал, что это только часть дела. Кровь не защитила дочь его брата, заключенную в темницу где-то в том самом городе, который построил Сириан. Кросан сам держал над пламенем лампы смятое сообщение осаждающей стороны, и ему казалось, что он наблюдает за тем, как от его руки сгорает жизнь Эньяры. У него не было другого выбора, как и тогда, когда он закрыл ворота замка перед горожанами при приближении врага. Да, Кровь защищала этих людей. Но иногда требовала и их крови. Это могло разбить любое, самое черствое сердце. А сердцу Кросана никогда не хватало черствости.

Однажды Эньяра обратила внимание на то, что на стене камеры нацарапаны какие-то знаки. Водя по ним пальцем, она попыталась разобрать, что это такое. Оказалось, что это было ни больше ни меньше, как отсчет дней: множество коротких, неглубоких линий, оставленных кем-то из предыдущих узников тюрьмы.

Ее собственные дни тянулись невыносимо медленно, каждая минута казалась такой длинной, будто она самая важная. Девушка поймала себя на том, что даже при этом она согласна, чтобы все так и продолжалось, лишь бы оттянуть момент, когда умрет надежда. Каждое утро она просыпалась почти уверенная, что за ней вот-вот придут и поведут убивать.

Она вскакивала и хваталась за прутья решетки на узком окне, чтобы проверить их на прочность и лишний раз убедиться в их неколебимости. Она попыталась завести разговор с одним из стражников, выбрав того, кто показался ей не таким неумолимым, как остальные. Он не ответил и даже не подал виду, что заметил ее поползновения, когда она улыбнулась ему своей самой приветливой улыбкой и слегка приподняла подол рваной юбки. Потом она полдня симулировала болезнь в надежде, что ее переведут куда-нибудь в другое, более безопасное место. Она корчилась на матраце, прижав руки к животу, и издавала звуки примерно такие же, какие слышала в Колгласе, когда рожала какая-нибудь из служанок. Когда пришла охранница и спросила, в чем дело, Эньяра притворилась, что не может слова сказать. Женщина схватила ее за волосы, запрокинула ей голову и несколько секунд всматривалась в лицо узницы, потом фыркнула и удалилась. Потом прошло еще несколько часов, никто так и не пришел. Эньяра оставила притворство.

Прошло еще очень много времени, и она почти поверила, что никто вообще не собирается ее убивать. Но такой мысли она сопротивлялась изо всех сил. Ей нужна была надежда, и сильная, но основанная не на иллюзиях, что мир намерен измениться и подобреть. Она должна сама позаботиться о себе. Впрочем, именно так она всегда и поступала.