"Семен Близнюк, Юрий Сухан. В лабиринте замершего города (fb2) " - читать интересную книгу автора (Близнюк Семен, Сухан Юрий)

XI

Когда Вашел поднялся к себе, к Покорны зашли двое парней из группы. У Пепы оказалось новое срочное дело. Накануне на вокзал прибыл эшелон с австрийскими солдатами. Фашисты к ним приставили охранников: австрийцы стремились домой, дезертирство среди них стало массовым. Подпольщики договорились с несколькими унтер-офицерами, и те охотно согласились продать им оружие.

Но как сломить охрану? Иозеф зашёл к Отакару и в двух словах рассказал, в чём дело: не хотел, чтобы Вашела видели связные. Ребята эти действовали в других подразделениях и не были знакомы с радистом, а расширять круг его знакомых Иозеф, естественно, не мог.

— Охранение пока что я снимаю, — сказал Покорны. — Нам нужны люди для операции на вокзале. Поэтому в эфир не выходи. Рацию сверни да спрячь получше. Мало ли что…

— Ладно. Возьми мой пистолет, тебе пригодится, — и Отакар протянул Иозефу свой «вальтер».

Примерно через час появился Аккерман. Свалился в своём клетчатом пальто на кровать, сбросил котелок:

— Прошёл дворами. Есть свежие данные. Вот они…

Вашел прочитал, задумался: без внешнего охранения выходить на связь было особенно опасно. Но что же делать? И решился…

— Ладно, Ярда, уходи!

Аккерман, однако, запротестовал.

— Уходи, уходи. Все сделаю сам, — настаивал Вашел.

Он наладил рацию. «Обожду немного — может быть, Иозеф появится». Но Покорны всё не было. Тогда Икар простучал свои позывные.

«Центр. Соколову. Население Праги с нетерпением ждёт прихода Красной Армии… Почти во всех окнах больших домов установлены пулемёты. Марионеточное „правительство“ протектората укрылось в Градчанах. На всех дорогах, ведущих к Градчанам, усиленные патрули с тяжёлыми пулемётами. Коммунистическая организация заканчивает последние приготовления к вооружённому восстанию. Икар».

Передал всё, что сообщил Аккерман. После быстрого, но нелёгкого сеанса выпрямил спину. Спрятав рацию, вышел из мастерской и прислушался. Было вроде тихо. Вашел вернулся в дом. Он решил побриться и взял кружку, чтоб подогреть воды. И вдруг — лай овчарок… рокот моторов, Вашел машинально сунул руку в карман и ужаснулся: «Пистолет — у Иозефа!». Открыл дверцы бельевого шкафа: «Там должен быть автомат!» Автомат тоже взяли с собой на операцию… Вашел с горечью подумал, что за свои короткие пражские недели он не стрелял ни в одного гитлеровца. Но, овладев чувствами, принялся за бритьё: хоть есть внешний повод показать, что он не ждёт никакой опасности.

Вбежала Ружена:

— Ота, драги, немцы!

— Иди вниз, — спокойно сказал он. — Мы же договорились: у вас остановился беженец — фольксдойч. Ты ничего не знаешь. И Ярослав не знает. И мать тоже. Ну, рихле![30]

Раздалась автоматная очередь. Выстрелы повторились. «Неужели наши возвратились и затеяли бой?» — мелькнула надежда. Но в комнату вбежали фашисты. Впереди был обер-лейтенант с нашивками СД. Узкое лицо с острыми скулами, красное от возбуждения.

— Хенде хох! [31] — крикнул обер, не отходя от двери. Автоматчики схватили Вашела за руки. За обер-лейтенантом вошёл гестаповец, потом появился какой-то тип в штатском.

— Документен!

Вашел хотел достать сам — солдаты не дали. Вывернули карманы, выложили на стол пачку денег, носовой платок, расчёску… Удостоверение и рабочую книжку передали обер-лейтенанту. Тот подал документы офицеру в чёрном.

— Откуда приехал? — спросил по-чешски гестаповец, взглянув на печати.

— Из Чёской Тржебовы.

— Давно?

— Недели две.

Неожиданно гестаповец спросил его по-русски:

— Кто ты?

— Не вим, пане [32], — ответил Отакар по-чешски.

Он решил особенно внимательно следить за своей речью.

Тем временем солдаты, раскрыв саквояж, выкинули на пол две рубашки, туфли. Вашел опять увидел себя как бы со стороны: увидел чеха Людвига Крейчи, сидящего в грубошёрстном пиджаке и тупоносых лыжных ботинках перед Соколовым. «О чём тогда я твердил себе? Ах, да: у меня нет семьи, у меня нет ни жены, ни детей. Мне будет легче, чем другим… Легче? Посмотрим, Людвиг, посмотрим…» Даже в уме не назвал себя родным именем, данным ему матерью… Только бы не забыться, когда приступят к главному! Приволокли Ружену. Она уже не могла стоять на ногах.

— Не знаю! — твердила женщина упрямо и закусывала губы, чтобы не кричать. — Это все мой муж, даже в такое время ему в голове коммерция.

— Коммерция? — криво усмехнулся обер-лейтенант и коротким пальцем показал на кровать: солдаты, проводившие обыск, стащили перины, и между отполированными боковыми досками двуспальной кровати зачернели аккуратно перевязанные кубики тола.

Настало время удивляться и самому Вашелу: «Это Покорны. Ах, Иозеф, Иозеф, упрямый ты человек! Мог бы посоветоваться, как все это прятать. Хотя бы предупредил».

Снизу притащили жёлтый чемоданчик. Вашел не поверил. Это казалось дурным сном. Не может быть!.. Как?.. Но из чемоданчика уже извлекли рацию, и обер-лейтенант вспыхнул:

— Ну, рус, выходи в эфир!

Отакар пожал плечами. Он не понимает, что от него хотят. Он впервые видит эту штуку. Он был владельцем имения, а сюда приехал, спасаясь от Советов. Кроме того, у него больные глаза, ему нужна помощь опытных окулистов. Он даже не имеет представления, что это такое — выходить в эфир.

Сильный удар швырнул его к стенке. Мелодично запели старинные часы.

«Восемь, — механически отметил про себя Вашел. — Взять все на себя? Не поверят. Посторонний человек не мог один устроить пороховой погреб в чужом доме. Впрочем, ещё есть время. Здесь всё обойдётся — отвезут в гестапо, а потом займутся опознанием моей личности».

Но Вашел ошибся: допрос начался тут же, в доме Покорны, и длился шесть часов.

Все, как на зло, было в этот день не так. Иозеф задержался на вокзале. Возвращался четырнадцатым трамваем. Последняя остановка на Михельской — прямо напротив дома. Глянул — улица оцеплена. Все в нём похолодело. Свернул на Кочеровскую, параллельную Михельской. Пролез в сад за двором. Сверлила одна мысль: может быть, успеет замкнуть мины, заложенные под мастерскую. Было там одно хитрое приспособление. Но из дома к мастерской бежал брат Ярослав. А тут автоматчики дали очередь. Целились в ноги. Брат упал.

Покорны через лазы пробрался к Секирке. Сосед рассказал, что недавно появлялся Аккерман. Иозеф понял: Аккерман принёс что-то важное, и Отакар выходил на связь.

— Мы его погубили! — казнил себя Покорны. — Ведь эсэс, наверное, нашли взрывчатку и рацию… Теперь все повесят на него!

Только тогда вспомнил: в доме оставалась ещё Ружена с сыном.

Вашел был наслышан о методах допроса в гестапо. Не знал только, что у палачей имеются в запасе изобретательные приёмы. Один из них был продемонстрирован: вести быструю психологическую атаку, истязая жертву немедленно после задержания, не давая ей передохнуть, опомниться…

Его повели вниз. Мария, мать Ружены, которой гестаповцы вырвали на голове седые волосы, сидела на кровати, глядела обезумевшими от боли глазами, стонала: «Не знаю никого, я не знаю никакого пана!..» Ярослав, брат Ружены, лежал окровавленный. Его притащили из сада.

Допрос продолжался опять наверху. Вашел упрямо повторял свою последнюю легенду. Особенно напирал на то, что не знает ничего о толе. Просто легче было об этом говорить: ведь он действительно не знал о многих делах Иозефа, не ведал о взрывчатке. Но гестаповцев теперь интересовала только рация: пусть выйдет в эфир, пусть назовёт связи!

Палачи, сменяясь, не давали ни секунды отдыха. Опаснее всех был гитлеровец в штатском: он вёл допрос, вставляя в чешскую речь вопросы на русском языке, внешне как будто невинные — вопросы «с двойным дном». И Отакар внутренне подбирался весь, вступая в поединок с этим палачом. Его снова прислонили к шкафу, били по лицу мокрыми полотенцами, чтобы привести в чувство, и полуживого сажали на стул, выкручивая руки за спину.

— Кто доставлял сведения? Адреса, явки — живо!..

—Ты из Тржебовы? А почему приехал из Високого Мита? Твоя группа схвачена. Говори все — и спасёшь себя!

«Чудаки, неужели они думают, что я им поверю? Насчёт Високого Мита — это они по печатям поняли».

Голова раскалывалась, боль на рассечённом затылке не давала поднять глаза.

Опять истязали. Усердствовал теперь лейтенант. Он изобретательно бил по кистям рук: так, чтобы не переломить. На руки Икара они ещё рассчитывали. Кисти, однако, вспухли, посинели, тупая боль отдавалась в плечах.

— Мы перебросим через фронт «свидетеля», и он расскажет вашим, что ты предал группу. Ты погибнешь вместе со своей глупой храбростью, погибнешь изменником. Будешь говорить? Ну!

«Грубая работа — мясники, а не следователи, — размышлял Вашел. — Нет, месяц назад было бы тяжелее. Просто они торопятся, им некогда, очень некогда. У пих нет времени вести усложнённые перекрёстные допросы, о которых он знал от подпольщиков. Они чувствуют верёвку уже па своей шее».

А затылок нестерпимо жёг, комната поплыла перед его глазами. Чувствуя, что может потерять сознание, Вашел начал отвечать окольным путём, подавая палачам надежду. Когда он говорил, побои прекращали.

Время тянулось бесконечно. Он ощущал, что может потерять контроль над своей речью. Оставалось последнее средство, чтобы оттянуть время: пустить в ход записку. Когда наступила короткая пауза, Вашел закрыл глаза, застонал и, будто бы забывшись, с усилием поднял опухшую руку к визитному карманчику.

— Шнеллер![33] — крикнул гестаповец. Лейтенант сорвался с места, перехватил руку Пошарил в карманчике и вытащил скомканный комочек папиросной бумаги. Осторожно развернул его и начал рассматривать.

Вашел, вскочив со стула, хотел кинуться к штатскому и вырвать записку. Уже потом он понял, что переиграл: можно было обойтись без этого жеста отчаяния. Такой жест, наверное, был не совсем в характере того человека, роль которого он тут исполнял. Но было уже поздно. Лейтенант отбросил его в сторону, выхватил парабеллум и, не целясь, начал стрелять в ноги. Расстреляв всю обойму, скомандовал:

— Убрать!

Вашела усадили в одну из машин, мать, Ружену с сыном и брата Покорны — в другую. Когда их выводили, Отакар, словно сквозь запотевшие очки, увидел: вся улица, вплоть до трамвайной остановки, забита людьми. Автоматчики теснили толпу подальше, эсэсовцы, развернув мотоциклы, навели пулемёты…

Когда свернули к Вышеграду, донеслись звуки громкоговорителя. Потом раздался лающий кашель миномётов, затрещали выстрелы. В Праге начался бой.

Вашела везли в тюрьму Панкрац, откуда никто ещё живым не возвращался.