"Олег Блоцкий. Просчитался (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

Невидимое от собственной яркости солнце бросало на землю лучи сильно и
зло. В таком свете казались неестественными, точно были они вырезаны из
жести, темно-зеленые кусты, чахлые тонкие деревца с редкими листьями, три
ступеньки с облупившейся коричневой краской.
Возле ступеней - носилки. На них - ровесник Фирсова с белым застывшим
лицом.
- Умер, - повторил врач приехавшему офицеру и махнул фельдшерам. - В
"холодильник" его.
Носилки подняли с земли. Рука убитого, свесившись, сползла с груди.
Пальцы покрыты засохшей корочкой крови, словно на кисть надели коричневую
перчатку. Рука покачивалась в такт шагам. И показалось в тот момент Фирсову,
что убитый не только машет ему на прощание, но и зовет за собой.
Офицер и трое солдат с бэтээра растерянно смотрели вслед.
- Надо было быстрее гнать, - сказал солдат со свалявшимися волосами. -
Это я виноват. Но ведь я постоянно думал, что ему будет больно, и поэтому
скидывал скорость на поворотах.
- Не твоя вина. Моя, - ответил офицер и медленно стащил панаму с
головы. - Это я виноват. Все тебе говорил, чтобы ты не бесился, не гнал, не
то все мы в пропасть полетели бы к чертям собачьим.
- Я ему воды не давал, - неожиданно всхлипнул другой солдат, помоложе.
- Толик глаза приоткроет, на меня смотрит и говорит: "Дай воды". А я вру,
что кончилась она. Ведь нельзя воду давать, когда пули в брюхе! Меня Ходжаев
предупреждал. Ходжа знает. Его с третьего курса мединститута выгнали. А
Толик помолчит и снова просит: "Жжет все! Дай воды, все равно умру!" Я
молчу, тряпку мокрую к его губам прикладываю, а Толян мне руку пальцами
жмет. Больно так. Потом он открыл глаза, посмотрел, будто бы улыбнулся: "Все
хорошо. Только мамку с батей жалко". И умер. Я знал, что он помер, только
вам не хотел говорить. Думал, ошибаюсь.
- Никто не виноват, - сказал усталый доктор, закуривая. - Ранения
смертельные. В этом случае даже лучше, если быстрее умирают: мучений меньше.
- Да, он так мучился, а я ему воды не давал, - еще сильнее всхлипнул
солдат и опрометью бросился за бронетранспортер.
Фирсов увидел, как две змейки заскользили у него от глаз к подбородку.
Солдат сел возле колеса и уткнулся лицом в колени.
Москвич осторожно приблизился к нему, тронул за плечо и спросил:
"Хочешь сигарету?"
Солдат вздрогнул, показал Фирсову мокрое лицо с большими набухшими
глазами и закричал: "Пошел вон отсюда! Пшел! Че зенки вылупил?"
Доброхот смешался, подхватил плащ-палатку с мусором и побежал, не
оглядываясь.
А семидневная программа, обязательная перед каждой большой и серьезной
боевой операцией, шла в полку полным ходом. По вечерам молодые окружали
старшие призывы, стараясь выведать, что же на самом деле означают эти самые
"боевые". Старослужащие, купаясь в десятках испуганных и любопытных глаз,
степенно и не торопясь повествовали о боевых операциях, через которые они
прошли. Врали, безусловно, нещадно, преувеличивая собственные доблести и
храбрость, но молодняк верил всему безоговорочно.
Некоторые из "духов", наиболее решительные и бесстрашные, нетерпеливо
отсчитывали последние дни до выхода в горы.
Фирсов с расспросами не лез, разговоров о боевых действиях чуждался. Он