"Майкл Блюмлейн. Перепончатокрылая" - читать интересную книгу автора

отца, и припомнил еще передние щупики, которыми насекомое ориентирует
челюсти, разрывая пищу. Талия осы была толщиной не более карандаша, крылья
прозрачны. Экзоскелет, который Линдерштадт немедленно назвал про себя
пальто, был чернее чернейшего фая, чернее угля. Казалось, он поглощает
свет, создавая уголок холодной ночи там, где находится. Нигриканс.
Ammophilia nigricans. Было искушение потрогать насекомое, ощутить его
жизнь. Глаза Линдерштадта инстинктивно скользнули вдоль брюха к хвосту,
где сзади, подобно мечу, высовывалось заостренное жало. Он вспомнил, что
жало - это пустотелая трубка, сквозь которую самка откладывает в жертву
яйца, которые потом развиваются в личинки и проедают себе путь наружу. У
самцов точно такая же трубка, но без жала. В детстве у него были
неприятности из-за неумения различать пол, и сейчас, глядя на это создание
в бледном свете, он гадал, какого оно пола. Его слегка лихорадило, что он
отнес за счет последействия алкоголя. Во рту была все та же засуха, но за
водой выходить было страшно - а вдруг, когда он вернется, осы уже не
будет. И потому он остался, страдая от озноба и жажды. Шли часы, но
комната не согревалась. Оса не шевелилась. Она была неподвижнее Мартины,
самой неподвижной и самой терпеливой модели. Неподвижней, чем украшенная
люстра и дамастовые занавеси примерочных в неподвижном воздухе салона.
Единственным движущимся предметом был сам Линдерштадт. Он бегал, чтобы не
замерзнуть. Он глотал слюну, пытаясь обмануть жажду, но в конце концов она
заставила его покинуть комнату. Вернулся он очень поспешно, одетый уже в
туфли и свитер, принеся с собой карандаш, блокнот и большой графин с
водой. Оса была там, где он ее оставил. Не знай Линдерштадт кое-чего о
психологии насекомых, он мог бы подумать, что оса вырезана из камня.
При уходящем свете он начал рисовать - быстро, искусно, широкими
уверенными штрихами. Он смотрел под разными углами, набрасывая шею осы,
талию, плечи. Он представил себе это создание в полете, с напряженными
крыльями в тонких прожилках. Он нарисовал осу за едой, нарисовал ее,
грозящую ужалить. Он пробовал разные фасоны - то строгие и элегантные, то
фантастические и причудливые. Оказалось, что он уже определил пол осы как
женский. Другого пола объектов у него не бывало. Он вспомнил Анук, свою
первую модель, девушку со сколиозом, которую привела его мать для проверки
оперивающегося таланта своего подрастающего сына. Сейчас его талант был
так же послушен, как тогда, и разум так же изобретателен и свободен.
Он работал все предрассветные часы, потом чуть отдохнул, пока его не
разбудили церковные колокола. В юности он был набожен, и в первых его
коллекциях часто встречались религиозные аллюзии. Но набожность сменилась
равнодушием, и уже тридцать лет он в церкви не бывал. Что осталось - это
воскресные колокола, которые Линдерштадт смаковал во имя ностальгии и
мучительной вины. Это была у него привычка, а он держался своих привычек
крепко.
В это утро посетителей не было, и он был предоставлен сам себе. Было
холоднее, чем накануне. Оса оставалась неподвижной, и когда к полудню
температура не поднялась, Линдерштадт был спокоен, что она мастерскую не
покинет. Он уже закончил эскизы, и следующая была задача - найти
приемлемую форму, в которой их воплотить. У него были сотни манекенов
любой вообразимой формы, на некоторых было имя конкретных заказчиков,
другие были просто под номерами. Еще были другие фигуры - корзины,
цилиндры, грибы, треугольники, которые все так или иначе использовались в