"Леонид Богданов. Телеграмма из Москвы (Сатирическая повесть по советской действительности) " - читать интересную книгу автора

от времени, на горе и страх родителям, я кое-что пописывал.
В годы ежовщины я написал довольно большой рассказ "Майор
государственной опасности" и имел с отцом очень длинный разговор о пользе
литературы и об отдаленных местностях Сибири.
Пришлось пожалеть, и без того ожидавших каждый день ареста, родителей и
литературные упражнения прекратить.
На смену пришло увлечение спортом и авиацией. Несколько лет подряд я
делил свободное от занятий в школе и в институте время между спортивным
залом и аэродромом аэроклуба. Потом в воздухе запахло войной и думать о
продолжении учебы в институте было нереально. "Все равно не доучишься,
забреют в солдаты", - так говорили все.
Как выпускник пилотских курсов аэроклуба, я был кандидатом в военное
лгтное училище. Воспользовался этой возможностью и поступил. Здесь, однако,
долго не продержался. Оставив на память училищу два сломанных шасси и
полкрыла, с пометкой в личных делах: "Воздушное хулиганство", я поклонился
красным кирпичам казармы и пошел на станцию на предмет перетранспортировки в
другое, уже не лгтное, училище.
Ну, а потом: "Выше ножку... товарищ курсант, два наряда вне очереди...
Не рассуждайте, за вас начальство думает..." И через два года думающее
начальство решило, что мне все же стоит прицепить в петлицу два кубика. А
еще додумалось начальство отправить меня на самую границу, где 22 июня
первый же немецкий снаряд врезался в землю в десяти метрах от моей палатки,
взорвался и потревожил мой сон. В Москве люди еще спокойно спали, а я уже
куда-то стрелял и думал, что на запад.
Потом было большое отступление, потом было большое наступление, потом
более двух лет я провел в немецком тылу, где под каждым кустом были готовы
не только стол и дом, но при надобности и могила. Ночью ставил мины, днем
стрелял, днем и ночью ловил немцев, и днем и ночью же спасался, чтобы немцы
меня не поймали. И, наконец, они меня все же поймали. Вернее, сам поймался:
захотелось полакомиться парным молоком, вышел на рассвете из леса и, вместо
того, чтобы увидеть морду буренушки, выглядывающую из сарая, увидел
физиономию немца с пулеметом. Дистанция от меня до пулемета - четыре шага,
и от пулемета до меня - столько же. А до леса раз в двести больше.
Вначале повели на расстрел, тщательно объяснив это жестами и словами.
Потом подоспел какой-то немецкий капитан на лошади и мои конвоиры так же
старательно, как прежде, стали объяснять мне мимикой и жестами, что я поеду
в лагерь.
Лагерь, как лагерь. Два раза в день дают баланду, три раза в день
строят, считают и никак не могут сосчитать - сколько.
В перерывах между построениями и баландой, сидя на верхних нарах в
инвалидном бараке (инвалид первой категории: два тяжелых ранения,
четырнадцать легких), я начал писать. Но у немцев на литературном поприще
мне не повезло. Кто-то "стукнул" начальнику лагеря и полицейские всю мою
литературную продукцию отобрали. Начальник антисоветские вещи похвалил, а за
"произведения" из лагерной жизни обещал: "Мы вас перед строем палкой будем
бить".
Однако, все же не били и, в конечном итоге, грозный начальник лагеря
больше помог мне, чем навредил. Он помог мне поступить добровольцем в РОА,
правда уже к самому шапочному разбору.
Потом - капитуляция. "Родина зовет" - кто не идет сам, того ловят, а