"Владимир Богомолов "Срам имут и живые, и мертвые, и Россия" (публицистика)" - читать интересную книгу автора

течение полутора месяцев немцы оккупировали всемирно известную Ясную
Поляну: Этот православный памятник русской культуры нацистские вандалы
разгромили, изгадили и, наконец, подожгли.
Могила великого писателя была осквернена оккупантами. Hеповторимые
реликвии, связанные с жизнью и творчеством Льва Толстого, - редчайшие
рукописи, книги, картины - были либо разорваны немецкой военщиной, либо
выброшены и уничтожены:"
(Под "изгадили" подразумевалось устройство в помещениях музея-усадьбы
конюшни для обозных лошадей, а под осквернением могилы Толстого имелось в
виду сооружение там нужника солдатами полка "Великая Германия". Когда
сотрудницы музея притащили немецкому офицеру дрова, чтобы он не топил
печку книгами и личной мебелью писателя, он им сказал: "Дрова нам не
нужны, мы сожжем все, что связано с именем вашего Толстого").
Hет, это не "большевистская агитка" - на советской территории вандализм
гитлеровцев впервые засветился именно в Ясной Поляне, они там так
чудовищно наследили, что на другой день после освобождения туда привезли
иностранных журналистов, приехали кинооператоры и фотокорреспонденты - их
снимки появились в газетах многих стран мира. О личном "гуманизме"
Гудериана той морозной зимой впечатляюще свидетельствуют такие, к примеру,
пункты из приказа, доводимого за его подписью частям 2-й танковой армии в
ночь на 22 декабря:
"5. У военнопленных и местных жителей беспощадно отбирать зимнюю
одежду.
6. Все оставляемые населенные пункты сжигать".
О личном "гуманизме" Гудериана свидетельствует и его приказ "Пленных не
брать!", которому немцами впоследствии давалось такое прагматическое
"оправдание": танкисты "железного Гейнца" рвались вперед, они делали
иногда по 60-80 километров в сутки, и у них не было ни времени, ни людей
для того, чтобы собирать и охранять пленных.
В листовке, распространяемой в те месяцы ротами пропаганды 24-го, 46-го
и 47-го танковых корпусов группы Гудериана, геббельсовской листовки,
получившей известность по набранному крупным шрифтом лозунгу "Бей
жида-политрука, рожа просит кирпича!", сообщалось: "Все командиры и бойцы
Красной Армии, которые перейдут к нам, будут хорошо приняты и по окончании
войны отпущены на родину"; однако, когда советские военнослужащие попадали
в плен к танкистам Гудериана, их расстреливали. И об этом самом карателе и
палаче Г. Владимов в своей статье умиленно пишет: "как христианин он не
мог поднять руку на безоружного" (?!).
Должен огорчить литературных критиков, пришедших в восторг от
"авторских находок" и "замечательной психологической точности" в
изображении беседы Гудериана со старым царским генералом в Орле и его
телефонного разговора с фон Боком, - оба эти эпизода, как, впрочем, и
овраг, куда съехал командирский танк генерала, и "незамерзающий
глизантин", и многие другие детали - все это заимствовано из мемуаров
самого Гудериана ("Воспоминания солдата". М., 1954, стр. 239, 248 и др.). А
вот чтения "Войны и мира" в мемуарах при всем старании обнаружить не
удастся - это придумано Владимовым для утепления и гуманизации, для еще
большей апологетики гитлеровского генерала. Кстати, фамилия Толстого
упоминается в пятисотстраничных воспоминаниях мимоходом только в одной
фразе: