"Владимир Богомолов. Жизнь моя, иль ты приснилась мне?.. " - читать интересную книгу автора

оценить положение дел на плацдарме и получить свежие данные о системе
обороны немцев. Генералов особенно беспокоят огневые точки, оборудованные в
опорах разрушенного моста, откуда немцы из крупнокалиберных пулеметов
обстреливают оба берега, ведут корректировку огня для артиллерии и авиации.
Нашей артиллерии пока никак не удается их подавить.
Полковник Кириллов - спокойный, сосредоточенный, ладно сбитый блондин.
Тонкий, интеллигентный, осторожный.
Видна выправка. Кадровик! Он избегает что-либо решать самостоятельно.
Даже в боевых условиях умудряется "с ходу" не подписывать ни одной бумаги.
Каждую бумажку он рассматривает как коварнейшую мину с сюрпризом, словно,
если упустит там какую-нибудь запятую, то тем самым подпишет себе смертный
приговор, самые ответственные проверяет два, а то и три раза.
В то же время он талантливый штабной офицер. Начальник штаба Божьей
милостью! А всего по званию полковник, на четвертом году войны.
Как с иронией высказался Кириллов, сам он попал под "колесо истории", о
чем рассказал при мне командиру и прокурору дивизии.
...Дивизия внезапно, с небольшими потерями взяла город и продвинулась
на запад. Только что была получена одобрительная шифровка Верховного
Главнокомандующего, отметившего наш успех, и мы знали, что завтра прозвучим
в приказе командующего фронтом, и поэтому все были радостно возбуждены.
Немцы обстреливали, город горел, и даже в подвал, где размещался НП,
проникал дым и доносился шум боя.
Полковники и Полозов распили пару бутылок водки и вина по случаю
боевого успеха, и Кириллов рассказал, как неудачно сложилась его судьба,
поглядывая при этом на Полозова: мол, вот контрразведка и без меня все это
знает и не даст соврать, а может, хотел уловить его внутреннюю реакцию.
"Занятый срочными важными делами, командарм поручил мне составление и
посылку телеграммы своей супруге, что и было сделано. Одновременно я давал
телеграмму и своей жене и, наверное, потому подписал ту, которая
адресовалась жене командарма, своим именем. Заканчивалась телеграмма, как я
помню, словами: "целую и обнимаю с нежностью, но темпераментно. Сережа". Но
Сережей звали не командарма, а меня, Кириллова. Не знаю, трудно сказать, что
подумала жена командарма, но, будучи женщиной властной и, очевидно,
недоброй, она выдала мужу по первое число.
Вообще-то составление, посылка и отправка личных телеграмм не входили в
мои обязанности помощника командарма. Однако спустя месяц я командовал ротой
в Забайкальском военном округе, хотя с прежней должности можно было
рассчитывать и на полк.
А спустя два года, в 1937-м, самого командарма изъяли, посадили как
"врага народа". Меня таскали более года, отстранили и от последней
занимаемой должности, понизили в звании и чуть самого не изъяли".
В то время как однокашники Кириллова, даже тот же пострадавший
командарм, за годы войны стали в большинстве своем генерал-лейтенантами и
генерал-полковниками, командовали дивизиями, корпусами и армиями, а один
даже получил четвертую генеральскую звезду, Кириллов лишь полгода назад стал
полковником и был назначен начальником штаба нашей дивизии.
- Ты помнишь директиву, определяющую порядок выезда высших командиров в
войска передовой линии? - спрашивает Кириллов Сергеева.
- Какую директиву?
- Директиву Ставки конца ноября сорок третьего... Когда под Никополем