"Джорджия Боковен. Один в толпе " - читать интересную книгу автора

дурного ему не сделала, а он напустился на нее, как сорвавшийся с цепи пес.
Хуже всего то, что, когда он закончил свои базарные истерические
выкрики, она, вместо того чтобы послать его куда подальше, принялась его
успокаивать и чуть ли не просить прощения. Впрочем, она всегда считала, что
худой мир лучше доброй ссоры.
Коул достал из "бардачка" кассету - Рэнди сказал, что она пришла по
почте, прислал какой-то молодой композитор, - и сунул ее в магнитофон. Он
высунул руку в окно, потом задумчиво поскреб подбородок. Все никак не мог
привыкнуть к своей бородке.
Слушая музыку, Коул постепенно забыл про битвы, которые выдерживал все
утро. Его захватила сначала мелодия, которую вела одна гитара, а затем он
стал вслушиваться и в слова. Это была песня не про потерянную любовь, не про
беспробудное пьянство и не про дебош в баре. Просто о красоте лесной
лужайки, увиденной глазами городского мальчишки. Слова были немудреные, но
очень проникновенные. Песня очень выигрывала именно за счет
незамысловатости. Слушая ее, начинало казаться, что эту лужайку нашел ты
сам, и что настанет день, когда ты приведешь на нее и своих детей.
Коул перемотал пленку назад и прослушал сначала. А потом - еще раз. На
четвертый раз он тихонько подпевал, на пятый - пел во весь голос. Он даже
попытался вспомнить, что именно рассказывал Рэнди про композитора, но в
памяти ничего не сохранилось. И как это так у него все время получается, что
в голове находится место для любой ерунды, вроде ссоры с Белиндой, а главное
проходит мимо, не задерживаясь. Лучшие мысли выскальзывают, не оставляя
следа, как золотые рыбки сквозь рваные сети. Нет, все-таки нелепо он
устроен.
Время летело незаметно. Горная дорога стала шире, движение усилилось,
вскоре Коул выехал на шоссе. Он представлял себе, как аранжировал бы эту
мелодию - здесь гитарный аккорд, здесь - клавишные, здесь включается бас. Он
уже чувствовал эту песню своей. Черт, схватить бы сейчас телефон и позвонить
Рэнди! Только Рэнди был, кажется, единственным в Лос-Анджелесе человеком, у
которого в машине не было телефона. Оглядевшись про сторонам, Коул понял,
что не стоит пороть горячку. До дома осталось всего ничего.
Через несколько минут он уже съехал с шоссе, направляясь к узкому
каньону, который выводил прямо к их дому. Фрэнк настаивал на том, чтобы
обосноваться в Калифорнии, объясняя это тем, что это удачный штрих к образу
Калифорнийского Ковбоя, но Рэнди с Коулом были убеждены: таким образом он
прежде всего хотел утереть нос нашвиллской музыкальной общественности,
столько лет оставлявшей его и его семью без внимания.
Коулу тогда продемонстрировали десятка полтора домов, и выбрал он тот,
вокруг которого был сад, а когда договор был подписан, даже внутрь не зашел.
Здесь, естественно, были и бассейн, и теннисный корт, и вид на ночной
Лос-Анджелес. Они обосновались здесь, сажали деревья, поливали их, ни дня не
проходило, чтобы кто-то не сказал: "Просто здорово, что мы здесь оказались".
Но в глубине души каждый понимал, что Калифорния никогда не станет им
родной.
До дома оставалось порядка мили, но тут вдруг мотор закашлял,
поперхнулся и заглох.
- Сукин сын! - Коул в сердцах стукнул кулаком по рулю. - Еще милю
потерпеть не мог?
Поставив тормоза на нейтралку, он открыл дверцу и вышел, бросив сначала