"В.Болдырев. В тисках (Приключенческая повесть)" - читать интересную книгу автора

Язычок пламени теплился в плошке старинного чукотского светильника.
Вместо фитиля горел высушенный мох, пропитанный жиром. Полог устилали зимние
оленьи шкуры, стены и потолок были сшиты из таких же мохнатых шкур. У
низенького столика на корточках сидела старушка в стареньком керкере* и
расставляла потрескавшиеся фарфоровые чашки с отбитыми ручками.
______________
* Керкер - меховой комбинезон; зимняя одежда чукотских женщин.

Черные с проседью волосы старушка собрала в узел. Доброе морщинистое
лицо сохраняло следы прежней красоты, и в его чертах угадывалось сходство с
Геутваль. Вероятно, это была мать девушки. Охотница тихо рассказывала о
нашей встрече, и старушка любопытно поглядывала на бородатого гостя (у меня
за время странствования отросла великолепная борода).
- Садись... - кивнула Геутваль на пеструю оленью шкуру - почетное
место, у задней портьеры полога.
Девушка распоряжалась как маленькая хозяйка стойбища; наверное, ее
любили и баловали в семье. Я спросил Геутваль, как зовут ее мать.
- Эйгели... - отвечала она.
Эго прозвище рассмешило меня. "Эйгели" означало по-русски "ветер
переменный", что явно не соответствовало, по крайней мере теперь, скромному
виду старушки. В полог вошла молодая чукчанка, тоже в керкере, с
болезненным, бледным, но миловидным лицом, жена Тынетэгина - Ранавнаут. Она
дичилась, почти не поднимала глаз и молчаливо помогала Эйгели расставлять
посуду.
Так я познакомился со всеми обитателями стойбища, сыгравшими столь
важную роль в последующих событиях...
Явились Гырюлькай и Тынетэгин. Они успели накормить собак и принесли
кусок оленины и мороженую рыбину. Оба кряхтели, словно втаскивали в полог
целую оленью тушу. Так полагалось встречать гостей. Вероятно, это был
последний продовольственный запас семьи, терпевшей острую нужду.
Эйгели вытащила из самодельного ящичка единственное блюдечко и
посеревший кусочек сахара, невесть сколько времени хранившийся для редкого
гостя. Ранавнаут подала в полог кипящий медный чайник. Старушка достала из
своего ящичка тощий замшевый мешочек и вытряхнула на морщинистую ладонь
последние крошки чая...

Я выбрался из полога и вышел из яранги. Спустилась дивная лунная ночь.
Снежная долина, облитая призрачным сиянием, переливалась блестками, алмазной
пылью искрились яранги. Синеватые тени сопок улеглись на блистающий снег.
Распеленав нарту, я достал рюкзак с продовольствием (здесь было чем угостить
анадырских робинзонов). Вернувшись в полог, уставил столик банками компотов
и варенья, сгущенного молока и какао, насыпал груду печенья и галет, раскрыл
пачки сахара и плитку чая лучшей, тысячной, марки.
Молчаливо разглядывали обитатели далекого стойбища невиданную роскошь.
Ножом я раскрыл консервы. Тынетэгин настрогал мороженой рыбы. Рыба слегка
протухла, и потому всем нравилась. Ранавнаут принесла блюдо дымящейся
вареной оленины. Геутваль устроилась рядом со мной на пестрой шкуре.
Впечатлительная, с огненным воображением, она довольно свободно разбирала
мой чукотский жаргон и взяла на себя роль переводчицы. Невольно я сравнивал