"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

идею его, будь она самой неблагоразумной, молчал и думал, что еще в жизни не
все потеряно, если есть на свете любящий его Лопатин, много повидавший и
понявший.
"Да, да, он любит в моих слабостях свои слабости, свой бродяжнический
размах и свою полную раскованность, - соображал Васильев, вытягивая ноги на
диване. - Но ведь я не свободен. И даже наоборот: не хочу быть свободным в
понимании Лопатина. Я по-прежнему люблю Марию, и это уже не свобода. И этой
несвободы я хочу больше всякой свободы. Любовь к ней?.. Может быть, никого я
уже не люблю, а осталась только эгоистическая ревность? Но что между нами
началось?"
- Скучаю я по русским северным городкам, - загудел Лопатин, входя в
комнату и расправляя бороду поверх толстого грубого, ручной вязки,
свитера. - Не тот комфорт, не тот кафель, а неповторимое колдовство... не
сравнить ни с какими западными красотами. Чего стоит одна стеклянная тишина
в малиновом инее утра! Потом - мороз, солнце, белизна. Дымящиеся проруби в
толстенном льду реки с сохранившимися кое-где баньками. И красивейшие
русские женщины с ласковыми голубыми глазами, с ума спятить можно от одной
певучей речи их!.. А? А на закатах, брат, покой сказочный, только окошки
багровым отсвечивают да целыми стаями галки мельтешат над ветхими
колоколенками. Помнишь, как мы отменно посидели с тобой неделю под
Новгородом? Там тоже кое-где еще остались островки Руси, слава богу.
- Не хочу, Саша, никуда, - сказал Васильев.
Он вспомнил позапрошлогоднюю поездку в Новгородскую область, поездку
внезапную, зимнюю, тоже ночную, мысль о которой родилась в "Арагви", когда
обмывали вторую премию Васильева, поездку вынужденную, не совсем трезвую,
равную бегству от утомительной московской суеты, праздной нервозности,
связанной с телефонными звонками, поздравительными телеграммами, письмами,
бесконечными забегами в мастерскую целых компаний художников с несомненной
целью и поздравить и выпить. Вот тогда и возникла надежда на спасительный
уход в тишину, скрипучий снег, чистый морозный воздух, пахнущий древностью,
заиндевелым деревом, сладким покоем и прочностью белого камня, вынужденное
бегство от разгульного сумасшествия в милую русскую зиму.
"Бегство, бегство, все время я куда-то бегу. Куда? - подумал Васильев,
морщась. - И сейчас бесцеремонно пришел к Александру, зная, что он простит
мне все, взбаламутил его и себя..."
- Так взять мне, Володя, на всякий случай чемоданчик? - серьезно
спросил Лопатин и выдернул из-за груды книг потертый полусаквояж,
полупортфель, показал его Васильеву. - Тот самый, с которым мы ездили.
Белье, вино, зубные щетки, бритва... Остальное покупается на месте.
- Никуда не хочу, Саша. Даже в Замоскворечье. Никуда, Саша... - сказал
вдруг хриплым голосом Васильев и откинулся на диване с выражением
предельной, почти обморочной усталости.
И Лопатин ядовито вскричал, вздергивая плечами:
- Вот-те раз! Как "никуда"? Совсем никуда? - Он хохотнул раскатисто. -
Какого хрена ты заставил меня одеться в походную робу? Семь пятниц на
неделе, искуситель ты несуразный!
- Сейчас хочу побыть у тебя немного, - сказал Васильев, закрывая
глаза. - Я соскучился по тебе. Мы долго не виделись. А я устал что-то очень.
Лопатин без единого слова отбросил полусаквояж в угол, после чего сел с
неопределенным кряхтеньем на кипу связанных веревочкой старых газет и сказал