"Юрий Васильевич Бондарев. Выбор" - читать интересную книгу автора

было покойно и бесстрастно.
Стеснительный Боцарелли разговаривал с Марией, розовея пятнами, то и
дело бросал взгляд на ее ноги, прямые, длинные (ноги Софи Лорен?), а Мария,
зная их неотразимость, ласково улыбалась, продолжала спрашивать его о
поп-арте и коллаже в итальянском искусстве, и Боцарелли жадно всасывал
яркими губами дым сигареты, почему-то заикался, лепетал, трудно выдавливая
отрывистые фразы. При виде Васильева он вскочил, вежливо уступая место подле
Марии, и тот сейчас же подумал, с попыткой настроиться на веселый лад:
"Зачем она хочет понравиться незнакомому мальчику? Или это женский
инстинкт - проверка оружия самонадеянной неотразимости опытной женщины?"
- Жал оч-чен, - сказал Боцарелли, изучавший самостоятельно русский язык
благодаря любви к Достоевскому, Кандинскому и Малевичу, и указал сигаретой
на окно в салоне, выражая лицом крайнее огорчение.
- Что жаль, синьор Боцарелли? - спросил Васильев заинтересованно. - Вам
не нравится туман разве? Я думаю, осенняя Венеция - тоже неповторима.
- По-го-да, - выговорил по слогам Боцарелли и словно бы виновато
извинился пожатием плеча.
- По-моему, великолепная погода, - возразил Васильев. - Посмотри,
Мария, какие сатанинские космы вытянулись вокруг фонарей, видишь? Таких
космогоний днем при солнце не бывает, пожалуй.
Он обращался к ней, чтобы попытаться заразить чувством приезда в
особый, любимый им город, ему хотелось увидеть мягкий, переливающийся блеск
в ее глазах, напоминавший ему летний солнечный день, ему хотелось возбудить
ее любопытство и приятным ощущением ожидаемой новизны, таинственной и
радостной неизвестности, и он договорил:
- Знаешь, Мария, мы попали в настоящую осень в Венеции. Где еще можно
увидеть такой туман?
Мария замедленно посмотрела на стекло салона, мимо которого вблизи
проплывали косматые световые пятна, ничего не ответила, и Васильеву
показалось, что он увидел в ее ровном взгляде зиму и снег, и томительная
зябкая волна окатила его, как бывало порой с ним в часы одиночества.
"Она скрывает, что раздражена против меня? - подумал он. - Что с ней
происходит? Она молчит, а я не спрашиваю, и это мучительно..."
И он на миг ощутил душное беспокойство, какое-то опасное охлаждение ко
всему, что манило и привлекало его, к чему необъяснимое равнодушие
выказывала Мария, умевшая так больно молчать, хотя никаких причин для
размолвки между ними не было.


...Минут через десять катер причалил к тускло высветленной в тумане
каменной террасе, к ее заплесневелым ступеням, скользко поблескивающим под
низкими фонарями, и вверху засветился - за террасой - старинный подъезд
отеля, пробивающий сквозь толстые пласты белый прямоугольник электрического
коридора.
После звука мотора, дрожания пола под ногами и едкой сырости, оседавшей
каплями на рукавах плащей, маленький вестибюль маленького отеля был особенно
тих, покоен, сух, пропитан теплом старого дерева, запахом сигар; и очень
красивый, женственно-стройный портье в черном костюме, с плоско зачесанными
глянцевитыми волосами, радужно улыбаясь ("боанасера, боанасера!"), взял
паспорта, тотчас, подобно фокуснику, двумя пальцами выхватил из гнезд ключи,